внутренним единством изложения религиозного учения (евангелия, найденные в 
Хенобоскионе).
      Среди найденных в Египте папирусов есть два фрагмента, близкие к 
новозаветным евангелиям, но все же не тождественные им. В одном из них (он 
перекликается с отдельными местами из евангелий от Марка, Матфея и Луки) 
рассказывается о приходе Иисуса с учениками в храм. Жрец по имени Леви упрекает 
его в том, что он осмелился войти в это чистое место, не омыв себя, а его 
ученики не вымыли ног. Иисус спрашивает жреца: «А ты чист?» На что тот отвечает,
 что омылся и надел чистые одежды. Тогда Иисус разражается гневной речью против 
формального понимания чистоты: «Ты омылся в стоячей воде, в которой собаки и 
свиньи лежат день и ночь, и ты омылся и натер свою кожу, как блудницы и 
флейтистки душатся, моются, натираются (благовониями) и краской, чтобы 
возбудить желание, а внутри они полны скорпионов и пороков. Но я и мои ученики, 
о ком ты сказал, что они нечисты, мы омылись в живой воде, которая нисходит (с 
небес)…» Здесь проводится основная идея раннего христианства – необходимость 
внутреннего, духовного очищения, отказ от формального соблюдения обрядов, 
которое было свойственно не только иудаизму, но и древним религиям вообще. В 
евангелиях от Марка и от Матфея есть смысловые параллели этому рассказу: 
книжники и фарисеи упрекают учеников Иисуса в том, что те едят хлеб немытыми 
руками (Мк. 7:1-6; Мф. 15:1-3),
      В папирусном фрагменте встречаются семитизмы. Это позволяет предполагать, 
что автор был, вероятно, из иудеев и поэтому хорошо знал порядки в 
Иерусалимском храме. Обращает на себя внимание и отрицательное отношение к 
блудницам и флейтисткам (последние упоминаются также в отрывке из одного 
иудеохристианского евангелия), характерное для ортодоксального иудаизма. 
Составитель евангелия, в которое входил найденный фрагмент, был, по-видимому, 
ближе к иудеохристианам, чем создатели новозаветных евангелий.
      Другой отрывок, по мнению историков христианства, связан с кругом 
представлений четвертого евангелия, но в нем отражена также и традиция, 
использованная синоптиками. В этом фрагменте сохранилась часть рассказа о том, 
как толпа начала собирать камни, чтобы забросать ими Иисуса: «И правители 
наложили на него руки, намереваясь захватить его и предать толпе. Но они не в 
состоянии были захватить его, так как час для его выдачи еще не пришел. Он сам, 
господь, освободился из их рук и повернулся от них прочь…» Этот отрывок похож 
на рассказ из Евангелия от Иоанна (7:30), где говорится, что Иисуса хотели 
схватить, но «никто не наложил на него руки, потому что еще не пришел час его». 
В приведенном выше фрагменте содержится больше подробностей, которые должны 
были показать чудодейственную силу Иисуса: его уже схватили, но он сам 
освободился. Включение таких деталей отвечало потребности верующих видеть в 
Иисусе не человека, а всемогущее божество, усиливало идею добровольности его 
последующей жертвы. Вообще, постепенное усиление элементов чудесного в 
сказаниях об Иисусе ясно прослеживается во всей христианской литературе I-IV вв.

      Связь текстов папирусов с материалом евангелий Нового завета видна и в 
описании эпизода, который касается уплаты подати римскому императору. Согласно 
евангелиям от Марка (12:13-17), от Матфея (22:16-21), от Луки (20:20-25), 
Иисусу с провокационной целью задали вопрос: «Учитель!.. Позволительно ли 
давать подать кесарю или нет?» В ответ на это Иисус и произнес знаменитую 
фразу: «Отдавайте кесарево кесарю, а божие – богу». Из текста папирусного 
фрагмента следует, что Иисус уклонился от ответа на этот вопрос. Он упрекает 
спрашивающих в том, что они не слушают и не понимают его: «Иисус же, зная их 
образ мыслей, смятенный нечестием, сказал им: «Зачем вы называете меня своими 
устами «учитель», если вы не слушаете то, что я говорю? Хорошо Исаия 
пророчествовал о вас: этот народ почитает меня своими устами, но сердце его 
далеко от меня и почитание их тщетно, они чтут заповеди человеческие…»
      Своим возмущением Иисус как бы дает понять, что его учение призвано 
открывать божественные истины, а не давать советы по каждому конкретному случаю,
 не определять поведение в мире. Это было понятно первым христианам, которые 
требовали отречения от мира, не принимали всей системы духовных (в том числе и 
политических) ценностей римского общества. Вопрос, платить или не платить 
подать, не был для них особенно важным, поскольку они ждали скорого наступления 
царства божия, где не будет ни императоров, ни податей. Но для людей, которые 
отказывались от активной (и безнадежной в тех условиях) борьбы за реальное 
изменение условий своей жизни, для которых царство божие стало отодвигаться в 
неопределенное будущее (Во Втором послании Петра разъясняется, что срок второго 
пришествия неизвестен; там сказано: «Не медлит господь исполнением обетования, 
как некоторые почитают то медлением; но долго терпит нас, не желая, чтобы кто 
погиб, но чтобы все пришли к покаянию» (3:9). В этом же послании упоминаются 
люди, сомневающиеся в возможности пришествия. Их автор письма называет «наглыми 
ругателями»), которые вынуждены были включаться в повседневную жизнь, 
существовать в «мире», вопросы конкретного поведения, допустимости и 
недопустимости определенных поступков с точки зрения христианской этики стояли 
достаточно остро. И составители Нового завета признали право императора на сбор 
податей, на управление мирскими делами. А вот поклонение ему как богу было уже 
невозможно: божие только богу. Вера в то, что император так же подвластен воле 
божией, как и самый последний нищий, создавала иллюзию равенства в духе, 
поддерживала надежду на спасение всех истинно верующих, независимо от их 
положения на земле.
      Евангелия, фрагменты которых сохранили папирусы, были созданы или раньше 
канонических, или одновременно с ними. Авторы тех и других евангелий черпали