|
не воздавать божеские почести их статуям. Есть «идоложертвенное» означало
приобщаться хотя бы косвенно к почитанию самих идолов. Каким образом могла
такая пища попасть христианам? Дело в том, что, согласно установлениям,
действовавшим в античных городах, определенные части жертвенного животного
возвращались жертвователю (часть шла жрецу, часть сжигалась на алтаре). Кроме
того, во время общественных празднеств, посвященных тому или иному божеству,
как правило, устраивались общественные пиршества, во время которых поедалось
мясо принесенных в жертву животных. Такие обеды устраивались как за счет
городской казны, так и на средства частных лиц; в честь последних затем ставили
надписи, прославлявшие их щедрость. В подобных празднествах принимали участие
люди из самых разных слоев. Из надписей мы узнаем, что к празднествам и обедам
допускались не только граждане, но и все население города, в том числе чужаки и
рабы (иногда только городские рабы, иногда и рабы частных лиц). Эти празднества
и обеды служили средством сплочения всего разноплеменного населения городов,
давали возможность подкормить наиболее бедные слои населения. Для большинства
бедняков и рабов поедание «идоложертвенного» было единственной возможностью
отведать мясной пищи. Вероятно, Иезавель и Валаам, упомянутые в Апокалипсисе,
разрешая есть «идоложертвенное», выражали интересы беднейших слоев христиан; в
то же время они, вероятно, выступали против жесткого соблюдения внешней
обрядности иудаизма и распространяли это на вопрос о пище: не важно, что ест
человек, важно, что представляет собой его духовная сущность. Подобная позиция
в крайней форме выражена в непризнанном церковью Евангелии Фомы: «…и если вы
приходите в какую-то землю и идете в селения, если вас примут, ешьте то, что
вам выставят… ибо то, что войдет в ваши уста, не осквернит вас, но то, что
выходит из ваших уст, это вас осквернит»; конец фразы перекликается с
аналогичной фразой из Нового завета: «Ничто, входящее в человека извне, не
может осквернить его; но что исходит из него, то оскверняет человека» (т. е.
оскверняют человека, как поясняется дальше, злые помыслы) (Мк. 7:15-23). Таким
образом, отношение к пище было не только практической проблемой, оно
переплеталось с вопросом о соотношении внутреннего настроя и действий человека.
В посланиях Павла сделана попытка дать конкретные советы, как вести себя
в отношении «идоложертвенного» в реальных жизненных ситуациях. Он пишет в
Первом послании к коринфянам, что если христианин приходит домой к язычнику
(участие в публичных празднествах, разумеется, исключалось), то он может есть
любое мясо, не спрашивая об его происхождении. Если же хозяин скажет, что мясо
от жертвенного животного, то христианин должен отказаться от его вкушения, но –
и это добавление представляется важным – не из-за боязни оскверниться, а чтобы
не подавать соблазна «ни иудеям, ни еллинам, ни церкви божией» (10:32). Другими
словами, отказ есть мясо жертвенного животного для Павла не принцип; но автор
послания опасается, что сознательное поедание такого мяса может «ввести в
соблазн» других христиан, которые начнут смешиваться с язычниками, есть и пить
вместе с ними, участвовать в общественных обедах, – если можно есть жертвенную
пищу в частном доме, то почему нельзя делать это публично?
Пример с «идоложертвенным» показывает, что абстрактный принцип «отречения
от мира», отказа от контактов с язычниками, который лежит в основе требований
автора Апокалипсиса, не мог быть претворен в жизнь; он мог действовать только в
небольшой изолированной группе. Но одно лишь духовное очищение, не связанное с
действиями в том внешнем мире, в котором жили христиане, также было невозможно;
христиане могли раствориться в этом мире или, как это и было у
христиан-гностиков (группы, получившей распространение во II в.), образовать
некую духовную элиту, замкнутую на своем внутреннем самосознании, равнодушную к
этическим проблемам, которая только по одному этому не могла найти достаточно
широкого числа сторонников. Христианская этика складывалась постепенно в
результате приспособления к окружающей действительности, и принципы,
провозглашенные некогда первыми проповедниками, сосуществовали в ней с
практическими действиями, далеко не всегда совпадавшими с этими принципами.
Столь же актуальным вопросом, связанным с реальной жизнью, был,
по-видимому, и вопрос о «блудодеянии» и о браках с язычниками. Некоторые
исследователи полагают, что под «блудодеянием» подразумевались смешанные браки
между иудеями и неиудеями, которые иудейской религией были запрещены (См.,
например: Донини А. У истоков христианства, с. 89). Однако речь шла скорее
всего о более широком явлении: христиане, не признававшие норм языческого мира,
отвергали и семейные нормы; ожидание скорого конца света, идея только духовного
очищения, сознание своей исключительности могли породить в этих людях ощущение
того, что их поступки не подлежат обычным моральным оценкам. В Первом послании
к коринфянам Павел пишет: «Есть верный слух, что у вас появилось блудодеяние, и
притом такое блудодеяние, какого не слышно было даже у язычников…» (5:1). Он,
как и автор Апокалипсиса, резко выступает против «блудодеяния», но в то же
время он признает невозможность аскетической жизни для всех христиан. В Первом
послании к коринфянам подробно рассматривается вопрос о браке: люди, состоящие
в браке, должны этот брак сохранять (причем ни жена не должна покидать своего
мужа, ни муж жену); безбрачным и вдовам лучше не вступать в брак, но если не
могут воздержаться, то тогда пусть вступают. Аскетизм – лишь для избранных, ибо
«каждый имеет свое дарование от бога, один так, другой иначе». В этом же
послании затронут важный вопрос о браках с нехристианами, вопрос, очень остро
стоявший для людей, не рвавших с иудаизмом (поскольку иудейская религия
запрещала браки с иноверцами). Павел предлагает своего рода компромиссное
решение: если один из супругов неверующий и хочет сохранить брак, то брак
должен сохраняться, если же он хочет развестись, то брат или сестра (т. е.
члены христианской общины) в этом случае могут дать развод, они не связаны.
|
|