Идея нравственного совершенства и в то же время отсутствие выработанной 
регламентации повседневной жизни привлекали к христианам людей из разных слоев 
общества и разного уровня образованности. Античная философия, в частности 
стоицизм, тоже говорила о несовершенстве земной жизни, но она предлагала 
человеку (причем не всякому, а тому, кто способен на это) жить в соответствии с 
разумом в мире, который не мог уже казаться разумным. Христианство же отрицало 
земную мудрость («мудрость мира сего есть безумие перед богом» – I Кор. 3:12); 
оно обращалось к любому человеку, страдающему, несчастному, и обещало ему 
спасение через веру; именно страдающим прежде всего должна была открыться божья 
благодать. Христианство не могло спасти людей от реального страдания, поэтому 
оно его своеобразным образом обожествляло. По существу, в раннем христианстве, 
его мировосприятии проявилась психология человека, лишенного всех общественных 
связей и гарантий. Христиане воспринимали себя временными странниками на земле. 
И в то же время индивидуальный человек находился в центре христианского 
вероучения: он нес ответственность не только за свои личные действия, но и за 
всю мировую несправедливость; он обладал возможностью выбрать путь, который 
привел бы его к спасению, но к спасению в иной жизни. Как писал Ф. Энгельс, 
«христианство затронуло струну, которая должна была найти отклик в бесчисленных 
сердцах. На все жалобы по поводу тяжелых времен и по поводу всеобщей 
материальной и моральной нищеты христианское сознание греховности отвечало: да, 
это так, и иначе быть не может; в испорченности мира виноват ты, виноваты все 
вы, твоя и ваша собственная внутренняя испорченность! И где бы нашелся человек, 
который мог бы это отрицать? Mea culpa! (Моя вина! (лат.)) Ни один человек не 
мог отказаться от признания за собой части вины в общем несчастье, и признание 
это стало теперь предпосылкой духовного спасения, которое одновременно было 
провозглашено христианством» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 314).
      С самого начала в христианской этике сочетались логически несочетаемые 
вера в предопределение и убеждение в возможности выбора. Согласно христианскому 
учению, весь путь человечества вплоть до явления и искупительной жертвы Христа 
был предопределен, предсказан и в то же время каждый человек имеет свободу 
выбрать путь спасения, т. е. принять христианское учение или отказаться от него,
 как те люди, «в которых заботы века сего, обольщение богатством и другие 
пожелания, входя в них, заглушают слово, и оно бывает без плода» (Мк. 4:19). В 
Послании Иакова четко сказано, что бог «сам не искушает никого, но каждый 
искушается, увлекаясь и искушаясь собственной похотью» (1:13-14).
      В Первом послании Павла к коринфянам упоминается деление всех людей на 
телесных, душевных и духовных: не только люди, которые живут прежде всего 
интересами плоти, но и «душевные» (т. е. обладающие индивидуальной душой, а не 
частью божественного духа) не могут принять то, что от духа божиего, «потому 
что почитают это безумием» (I Кор. 2:14). Создается впечатление, что для автора 
это деление изначально, как и считало распространенное во II в. учение 
христиан-гностиков, утверждавших, что спасение доступно только избранным. Но 
при этом тот же автор Послания к коринфянам призывает «телесных» и «душевных» 
измениться, стать «духовными», упрекая их в том, что они «еще плотские», 
поскольку между ними зависть, споры и разногласия (4:1). Подобное сплетение 
веры в предопределение и признания за каждым человеком возможности сделать 
выбор между духом и плотью было свойственно, как отмечает в своей книге И. Д. 
Амусин, и кумранской общине. С одной стороны, бог заранее предопределил 
поведение как «сынов света», так и «сынов тьмы», с другой стороны, в кумранских 
документах подчеркивается добровольное вступление в общину, а в Дамасском 
документе прямо сказано, что люди могут избрать то, что пожелал бог, и 
отвергнуть то, «что он ненавидит». Это противоречие не могло быть объяснено 
логически. Оба компонента были важны в мировосприятии верующих: вера в 
предопределение создавала ощущение всемогущества бога, позволяла ощущать 
значимость каждого человека, чье место в мире определено божеством и никому не 
дано изменить его, но без идеи свободы выбора было невозможно само 
распространение христианства, теряли смысл миссионерская деятельность 
проповедников, представление о личной ответственности и об искуплении грехов 
каждым человеком, к которому эти проповедники апеллировали. В дальнейшем 
христианская теология много сил потратит на то, чтобы объяснить это 
противоречие. Но первые христиане не пытались ничего объяснять; их религия была 
прежде всего религией откровения, воспринимаемого эмоционально и иррационально.
      Итак, основы христианской этики первоначально заключались в отказе от 
норм «этого мира» и единении в вере. Однако жизнь постоянно ставила перед 
христианами вопросы об их конкретном поведении в «этом мире», поскольку, в 
отличие от создателей кумранской общины, они не уходили в пустыню (да и куда 
могли уйти жители густонаселенной Греции или городов малоазийского побережья? В 
лучшем случае в другой такой же город). Уже в таких ранних христианских 
сочинениях, как Откровение Иоанна и в посланиях Павла, ощущается острая 
внутренняя борьба, которая шла среди первых христиан по вопросам их поведения 
по отношению к внешнему миру и друг к другу.
      Одним из конфликтных вопросов в среде христиан был вопрос о том, можно ли 
есть «идоложертвенное», т. е. те продукты (прежде всего мясо), которые были 
частью жертвоприношений языческим божествам. В Апокалипсисе упоминаются пророки 
Валаам и Валак, которые ввели в соблазн «сынов израилевых» в Пергаме и 
разрешили им есть «идоложертвенное» и «любодействовать». То же самое вменяется 
в вину пророчице Иезавели, действовавшей в христианской общине в Тиатирах. 
Отношение к идоложертвенному имеет несколько аспектов. Вслед за иудеями 
христиане непримиримо относились ко всяким отправлениям языческих культов. Даже 
признавая власть императоров, многие из них готовы были идти на смерть, лишь бы