Иннокентий  IV,  предписав в  булле  "Ad  extirpanda" "заставлять  силой, не
нанося членовредительства и не ставя под угрозу жизнь
     (какое проявление отеческой заботы о грешнике! - И. Г.), всех пойманных
еретиков как губителей и убийц душ  и воров священных таинств и христианской
веры с  предельной ясностью сознаваться в своих ошибках и выдавать известных
им других еретиков, верующих и их защитников,  так же как воров и грабителей
мирских вещей заставляют раскрыть их соучастников и признаться в совершенных
ими преступлениях".
     Последующие папы подтверждали эту буллу.  Александр IV (1260), Урбан IV
(1262),  Климент  IV  (1265)  возлагали  на  инквизиторов  все  обязанности,
связанные со следствием и  осуждением еретиков, в том числе и  пытки с целью
получения  у  них  признаний,  выдачи сообщников и отречения от  еретической
веры,  причем  инквизиторам  разрешалось  лично  "присутствовать"  во  время
истязаний, то есть руководить пытками и допрашивать пытаемого.
     Если в некоторых делах по  обвинению  в ереси о применении  инквизицией
пыток не упоминается,  это  вовсе не  значит, что пытка применялась только в
исключительных случаях. Церковный  историк инквизиции  Е.  Вакандар вынужден
признать, что отсутствие во многих делах  указаний на пытки объясняется тем,
что показания, данные под пыткой, считались недействительными,  если они  не
подтверждались  обвиняемым  "добровольно"  сутки  спустя. Это  подтверждение
регистрировалось  в  протоколе с указанием, что оно было сделано добровольно
без  применения  угроз  и  насилия.  Часто  в таких  случаях  предшествующие
показания, данные под пыткой, просто уничтожались.
     Пытки, применявшиеся инквизицией к своим жертвам,  вызывали повсеместно
ужас  и возмущение, и церковь была вынуждена считаться с этим. Однако соборы
и  папы римские  высказывались не за  их  отмену, а за пытки  "с  гарантиями
справедливости".
     Так, вселенский собор  во Вьенне в 1311  г. постановил, что пытки могут
производиться только с согласия епископа. Но это условие  вовсе не облегчало
участь жертв инквизиции. Власть "священного" трибунала была столь большой, а
внушаемый им страх столь  велик, что епископы смиренно одобряли все действия
инквизиторов. К тому же разве инквизиторы не действовали в интересах церкви,
то есть  тех же епископов, авторитет и власть которых  они защищали,  хотя и
жестокими,  но,   как  им  казалось,  действенными  и  поэтому  оправданными
средствами? Епископы могли  быть только признательны инквизиторам за то, что
те выполняли  за них  эту грязную работу. Они сотрудничали  с  инквизиторами
самым тесным и лояльным образом.
     Другие   постановления  указывали   на  то,  что  пытки   должны   быть
"умеренными" и применяться только однократно по отношению к обвиняемому.  Но
инквизиторы при  помощи богословских казуистов  и  при  молчаливом  согласии
самого  папского престола без  труда обходили такого рода ограничения.  Так,
например,  чтобы  не  испрашивать  согласия  епископа на  пытку, инквизиторы
заявляли, что постановления собора от 1311 г. относятся к обвиняемым, а не к
свидетелям. Подвергая  свидетелей  пытке по  своему  усмотрению, инквизиторы
утверждали, что  то  же  могут делать  с обвиняемыми,  которые  при допросах
превращаются в свидетелей по своему собственному делу или по делам других. О
том,  что  понимать  под "умеренной"  пыткой, решали  сами инквизиторы.  Они
считали, что обвиняемого правомочно пытать до тех пор, пока от него не будут
получены   необходимые   показания.   Только  после  этого  пытка  была   бы
"неоправданной" жестокостью.
     Столь же просто обходилось и  указание об однократном применении пытки.
Инквизиторы   просто  объявляли   пытку   "незаконченной",   "прерванной"  и
возобновляли  ее  по своему усмотрению до  тех  пор,  пока жертва не  давала
нужных  показаний или  когда  они убеждались, что пыткой нельзя сломить  ее.
Обвиняемый,  отказывавшийся  давать под пыткой  нужные инквизиции показания,
считался  изобличенным,  упорствующим  и  нераскаявшимся  еретиком.  В таких
случаях обвиняемого ждали отлучение от церкви и костер.
     Не меньшее ожесточение вызывал у инквизиторов и тот обвиняемый, который
давал  под  пыткой  требуемые  от  него   показания,   а  затем  отказывался
"добровольно" подтвердить их.  Такой непокорный  считался  "вновь  впавшим в
заблуждение" и как таковой подвергался новым суровым пыткам с целью добиться
от него "отречения от своего отречения".
     Инквизиция стремилась окутать покровом тайны все свои  преступления. Ее
сотрудники давали строжайший обет соблюдать  ее секреты. Того же требовали и
от  жертв. Если примиренный с церковью  и отбывший  свое наказание  грешник,
обретя свободу, начинал  утверждать,  что  раскаяние было  получено  от него
путем  насилия,  пыток и  тому подобными средствами,  то  его могли объявить
еретиком-рецидивистом  и на  этом  основании  отлучить от церкви и  сжечь на
костре.
     Прежде  чем  передать  обвиняемого  палачу,  инквизитор  зачитывал  ему
"предупреждение":  "Мы,  божьей  милостью  инквизитор,  имярек,  внимательно
изучив материалы дела, возбужденного против вас, и видя, что вы путаетесь  в
своих  ответах  и  что имеются  достаточные доказательства вашей вины, желая
услышать правду из ваших собственных уст и с тем, чтобы  больше  не уставали
уши ваших  судей, постановляем, заявляем и решаем такого-то дня и в таком-то
часу применить к вам пытку".
     Затем  обвиняемого  подвергали  процедуре  запугивания  -  знакомили  с
инструментами  пытки,  как  бы  психологически подготавливали  к предстоящим
испытаниям. Инквизиторы,  перед  которыми  во время  допросов всегда  лежала
Библия, обращались к жертвам, не повышая голоса, не подвергая  оскорблениям;