смехотворных подозрениях.  Люди спешили "исповедаться" перед  инквизитором в
надежде в первую очередь  оградить самих  себя от обвинений  в ереси. Многие
использовали эту оказию для мести,  сведения счетов  со своими противниками,
конкурентами,  соперниками.  Особенно  старались доносчики, действовавшие из
корыстных  побуждений,  в  надежде получить  за  выдачу  еретиков  часть  их
состояния.  Немало поступало и анонимных доносов, которые  также учитывались
инквизитором.
     В тех местах,  где инквизиция  пускала корни,  превращалась в постоянно
действующий трибунал, отпущение  грехов верующим  сопровождалось требованием
разоблачения врагов церкви. В Испании доносы никогда не сыпались  так часто,
как  во   время   пасхальных   причастий,   к  которым   допускались  только
исповедовавшиеся,  получившие  отпущение грехов  после выдачи  еретиков  или
подозреваемых  в  ереси.  "Эта  эпидемия  доносов,-  пишет X. А.  Льоренте,-
являлась  следствием  чтения  предписаний,  производившегося в течение  двух
воскресений великого поста в церквах. Одно предписание обязывало  доносить в
шестидневный срок под страхом смертного греха и верховного отлучения на лиц,
замеченных в проступках против веры или инквизиции. Другое объявляло анафемы
на  тех,  кто  пропускает  этот  срок,  не  являясь  в  трибунал  для подачи
заявлений,  и  все ослушники обрекались  на страшные  канонические  кары..."
Льоренте X. А. Критическая история испанской инквизиции.
     Приходские  священники  и монахи в свою  очередь были  обязаны доносить
инквизиции о всех подозреваемых в ереси.  Исповедальня служила неисчерпаемым
источником для такого  рода доносов.  Подобного  же рода рвение должны  были
проявлять и светские власти.
     Инквизиция делила  доносчиков  на  две категории: на тех, кто  выдвигал
конкретные обвинения в ереси,  и тех, кто указывал на подозреваемых в ереси.
Разница  между этими двумя видами доноса заключалась  в том, что первые были
обязаны доказать обвинение, в противном случае им угрожало как лжесвидетелям
наказание; вторым это не угрожало, ибо они,  выполняя  свой долг правоверных
сынов церкви,  сообщали всего лишь свои подозрения, не вдаваясь в их оценку.
О последнем заботилась инквизиция, решая, заводить ли дело  на основе  таких
подозрений или  оставить  их временно  без последствий. Отказ  доносчиков  в
пользу обвиняемого от своих показаний не принимался во внимание, учитывалось
только предыдущее показание, враждебное обвиняемому.
     Хотя доносчиками,  как  и обвиняемыми, могли  стать  юноши с  14 лет  и
девушки с 12  лет,  в действительности  принимались показания  и  малолетних
детей,  которые  тоже в  свою  очередь  могли  быть обвиненными в  ереси.  К
ответственности  могли   привлечь  беременную  женщину,   глубокую  старуху,
подвергнуть их пыткам, так же, как и детей
     Наряду с этими источниками  был еще один,  питавший "делами" ненасытное
чрево  "священного"  трибунала,  а   именно:  художественные,   философские,
политические  и другие произведения,  в  которых  высказывались "крамольные"
мысли  и  идеи.  Несоответствие  этих  произведений  принципам  католической
ортодоксальности служило более чем достаточным основанием для привлечения их
авторов к судебной ответственности. Таких авторов преследовали, допрашивали,
пытали, осуждали и весьма часто сжигали, как об  этом свидетельствует судьба
Джордано Бруно.
     Самым ценным,  самым желанным способом заполучить еретика считалось  не
обнаружить  его  с помощью третьих лиц, а заставить  его самого  добровольно
явиться в инквизицию и покаяться, отречься от  своих заблуждений, осудить их
и в доказательство своей  искренности выдать всех ему известных единоверцев,
сторонников и друзей.
     Но как  добиться такого  чуда? При  помощи  тех  же испытанных средств:
страха, запугивания, угроз, террора. Инквизитор в своем обращении-проповеди,
призывая  верующих  посылать  ему  доносы  на вероотступников,  одновременно
объявлял для последних "срок  милосердия", который длился от 15  до 30 дней.
Если  в течение этого "льготного"  периода  еретик сам добровольно являлся в
инквизицию, отрекался от ереси в пользу католической церкви  и выдавал своих
сообщников,  то  он мог  спасти свою  жизнь, а  может быть,  даже состояние.
Правда,  если  он  обладал  очень  большим  состоянием,  то  инквизиция  под
предлогом,  что  он  раскаивался не по  велению совести,  а  по  "низменным"
соображениям  - из-за страха  быть  разоблаченным  или  из  желания обмануть
церковь неискренним  признанием  с целью сохранить  свое имущество,- обирала
его до нитки. И все  же  инквизиция всегда находила слабых и трусов, готовых
добровольно  каяться  не только в своих собственных  грехах, но и  возводить
напраслину  на  своих родственников, друзей  и знакомых, лишь бы самим выйти
сухими из воды и спасти свою собственную жизнь и состояние.
     "Легко представить себе,- пишет Г. Ч. Ли,- какой ужас охватывал общину,
когда в ней неожиданно появлялся инквизитор и выпускал свое обращение. Никто
не мог знать, какие толки ходили о нем; никто не мог знать, к чему прибегнут
личная вражда и фанатизм,  чтобы скомпрометировать его перед инквизитором. И
католики  и  еретики имели равное основание  волноваться.  Человек,  который
чувствовал склонность к  ереси, не имел уже более ни минуты покоя при мысли,
что слово, сказанное им мимоходом, могло быть передано инквизиции во  всякое
время  его близкими и его самыми дорогими друзьями; под  влиянием этой мысли
он уступал перед чувством страха и выдавал другого из  боязни  быть выданным
самому. Григорий IX с гордостью вспоминал, что  в  подобных случаях родители
выдавали своих детей,  дети - своих родителей, мужья - жен, жены - мужей. Мы
смело  можем  верить  Бернару  Ги,  что всякое разоблачение влекло за  собой
новые, пока, в конце концов,  вся страна не  покрывалась невидимой сетью; он