рибыл?" 

Джами, другой поэт суфиев, так воспел божественную любовь: 


"Созерцал, смотрел столь пристально, пока сам не стал той, которую созерцал. 
Нет уже ни ее, ни меня, а лишь одно слитное нераздельное Бытие. Все, что не 
едино, должно страдать вследствие печали разлуки". 
"Кто входит в град любви, находит в нем помещение только для Одного и только в 
Единстве, в Единении". 

Омар Хайям, поэма которого "Рубаи" хорошо известна на Западе благодаря переводу 
Фитцджеральда, много говорил о любви, возлюбленном и любовнике. Но кроме 
нескольких стихов, приведенных нами в начала этого чтения, Фитцджеральд дает 
нам мало характерного по этому предмету. Главных мест он не перевел и не 
использовал, отдавая, по-видимому, предпочтение образным символам "вина". 
Однако Фитцджеральд все же включил строки, указывающие, что древний Омар 
понимал доктрину и преподавал философию. Следующие выдержки удостоверяют в 
этом: 


Одни мечтают о мирской славе; 
Другие вздыхают об обещанном пророками рае. 
Ах, бери наличность и не заботься о кредите, 
Не обращай также внимания на отдаленный гул барабана. 
(В приведенном четверостишии Омар оценивает одинаково и земное и небесное 
блаженства, так как оба они преходящи. Он приглашает лишь стремиться к 
осуществлению Единения с Богом, оставляя без внимания будущие плоскости и 
состояния, которые представляют собой лишь новые виды преходящего, 
непостоянного). 


"В этот мир, не зная ни "почему", ни "откуда", 
Мы, подобно воде, волей-неволей вливаемся. 
И из этого мира, подобно ветру в пустыне, 
Не зная "куда", против нашей воли, скрываемся". 
Гонят нас сюда, не спрашивая "откуда"? 
И, не осведомляя "куда", торопят вон отсюда! 
О, не одну чашу нужно этого запретного вина 
Чтобы потопить воспоминание о такой дерзости!" 

*  *  *
"Тогда то, что от Тебя во мне, нечто действующее 
За завесой, стало искать 
Света во мраке и я услышал, 
Как бы извне, – "Мое в тебе ослепло". 

*  *  *
"Тюльпан, для утренней услады 
Небесным даром винограда, подымается над землей; 
Поступай и ты так же, пока не опрокинешь небо 
На землю – как опорожненную чашу. 

Не смущайся впредь ни человеческим, ни божественным, 
Предоставь заботы о завтрашнем дне ветрам. 
И запусти свои пальцы в локоны 
Стройного как кедр, чудного винограда. 

И если вино, которое пьешь, и губы, которые прижимаешь, 
Кончают тем, чем все начинается и все замыкается – т.е. "да". 
Думай, что ты сегодня то, чем был вчера 
И что завтра ты не уменьшишься. 

Когда же ангел более темного напитка, 
Наконец встретит тебя на берегу реки 
И, предлагая тебе чашу, пригласит твою душу 
Опорожнить ее – ты не задрожишь". 

*  *  *
"Не бойся, будто жизнь, покончив счеты 
С твоим и моим существованием, уже не даст подобных нам. 
Вечный Саки из своей трубки пустил миллионы пузырей 
Таких, как ты и я, – и будет пускать". 

*  *  *
"Его тайное присутствие, пробегая как ртуть по венам вселенной, 
Избегает всех наших страданий. 
Принимая различные образы, все изменяется 
И погибает. – Он один остается". 

"Момент угадан, – затем назад за загородку, 
В область мрака по окончании драмы, 
Которую для развлечения в Вечности, 
Он сам придумывает, ставит и ею любуется". 

*  *  *
"Мы не что иное, как подвижный ряд 
Волшебных теней, стройные образы, скользящие 
Вокруг солнца – этого фонаря, зажженного 
В полночь Хозяином представления. 

Мы лишь беспомощные игрушки, которыми Он играет 
На шахматной доске дней и ночей. 
Туда и сюда он движет нами и бьет, и убивает; 
И кладет по одиночке обратно в свой чулан. 

Мячик вовсе не спрашивает – да или