е, 
что] раскрыл я, и это уже исчерпал. Думая, что [еще] что-то осталось, ты ищешь 
[так же напрасно], как искал бы коня на опустевшей рыночной площади. [Как] я 
покорил тебя, [ты] во многом забыл; [как] ты покорил меня, [я] во многом забыл. 
И все же, разве стоит тебе скорбеть? Пусть забудется, [каким был] я прежде. От 
меня останется и незабываемое.



Конфуций увиделся с Лаоцзы. Тот только что вымылся и, распустив волосы, сушил 
[их], недвижимый, будто не человек. Конфуций подождал удобного момента и вскоре,
 когда [Лаоцзы] его заметил, 
сказал:
— Не ослеплен ли [я], Цю? Верить ли [глазам]? Только что [Вы], Преждерожденный, 
[своей телесной] формой походили на сухое дерево, будто оставили [все] вещи, 
покинули людей и возвысились, [как] единственный.

— Я странствовал сердцем в первоначале вещей, — ответил Лаоцзы.

— Что [это] означает? — спросил Конфуций.

— Сердце утомилось, не могу познавать, уста сомкнулись, не могу говорить. [Но] 
попытаюсь поведать тебе об этом сейчас. В крайнем пределе холод замораживает, в 
крайнем пределе жар сжигает. Холод уходит в небо, жар движется на землю [5. Это 
пример даосской диалектики, построенной на взаимодействии двух начал — 
Инь=холоду=тьме=луне и Янь=теплу=свету=солнцу, их взаимопорождении. <См. 
Предисловие, стр. 9-10, прим. 18-22.>]. Обе [силы], взаимно проникая друг друга,
 соединяются, и [все] вещи рождаются. Нечто создало [этот] порядок, но [никто] 
не видел [его телесной] формы. Уменьшение и увеличение, наполнение и 
опустошение, жар и холод, изменения солнца и луны, — каждый день что-то 
совершается, но результаты этого незаметны. В жизни существует зарождение, в 
смерти существует возвращение, начала и концы друг другу противоположны, но не 
имеют начала, и [когда] им придет конец — неведомо. Если это не так, то кто же 
[всему] этому явился предком 
[истоком]?
— Разрешите спросить, [что означает] такое странствие? — задал вопрос Конфуций.

— Обрести [такое] странствие — это самое прекрасное, высшее наслаждение. Того, 
кто обрел самое прекрасное, [кто] странствует в высшем наслаждении, назову 
настоящим человеком, — ответил Лаоцзы.

— Хотелось бы узнать, как странствовать? — спросил Конфуций.

— Травоядные животные не страдают от перемены пастбища. Существа, родившиеся в 
реке, не страдают от перемены воды. При малых изменениях не утрачивают своего 
главного, постоянного. Не допускай в свою грудь ни радости, ни гнева, ни печали,
 ни веселья. Ведь в Поднебесной [вся] тьма вещей существует в единстве. 
Обретешь это единство и [станешь со всеми] ровен, тогда руки и ноги и сотню 
частей тела сочтешь прахом, а к концу и началу, смерти и жизни отнесешься, как 
к смене дня и ночи. Ничто не приведет [тебя] в смятение, а меньше всего 
приобретение либо утрата; беда либо счастье. Отбросишь ранг, будто стряхнешь 
грязь, сознавая, что жизнь ценнее ранга. Ценность в себе самом и с изменениями 
не утрачивается. Притом тьме изменений никогда не настанет конца, и разве 
что-нибудь окажется достойным скорби? Это понимает тот, кто предался 
пути!
— Добродетелью [Вы], учитель, равны Небу и Земле, — сказал Конфуций. — Все же 
позаимствую [Ваши] истинные слова для совершенствования своего сердца. Разве 
мог этого избежать кто-нибудь из древних благородных 
мужей?
— Это не так, — ответил Лаоцзы. — Ведь бывает, что вода бьет ключем, но [она] 
не действует, [эта] способность естественная. [Таковы и] свойства настоящего 
человека. [Он] не совершенствуется, а вещи не могут [его] покинуть. Зачем 
совершенствоваться, [если свойства присущи ему] так же, как высота — небу, 
толщина — земле, свет — солнцу и луне.

Выйдя [