мы об этом никогда не узнаем! Однако мы знаем совершенно определенно, что то 
состояние, о котором я говорил, пребывает в нас наподобие внутренней веревки 
или нитей — потяни за них, и мы начнем действовать, а потяни в другую сторону, 
и нас уже влечет к прямо противоположным действиям; тутто и надо искать 
разницу между добродетелью и пороком. В действительности же существует лишь 
одна нить, движению которой мы должны всегда подчиняться; от нее ни в коем 
случае нельзя освобождаться, хотя напряжение других, бывает, и желательно 
ослабить, и нить эта не что иное, как золотая и священная нить разума».
      В шаманских практиках Индии, Тибета, Индонезии, Китая, Ирландии, Мексики 
и других стран использовался ритуал «чуда веревки» — попытка восхождения на 
небо с помощью веревки. Этот ритуал основывался на чрезвычайно распространенном 
архаическом мифе о дереве (веревке, горе, лестнице, мосте), которые «в начале 
времен» соединяли небо и землю. Хотя этот миф имел хождение не только в районах,
 где был распространен шаманизм, однако наиболее заметную роль он играл в 
шаманистских мифологиях и экстатических шаманских опытах.
      Наиболее глубоко и полно символизм нити, веревки, связывания и ткачества 
исследовали М. Элиаде и Р. Генон. Согласно Генону, не имеет большого значения, 
идет ли речь о нити в собственном смысле слова, о веревке или о цепи или о 
графической линии или, наконец, о дороге. Важно то, что во всех этих случаях 
имеешь дело с непрерывной линией. Так, нить или ее эквивалент могут 
образовывать извивы и замкнутые фигуры, переплетения и узлы; и каждый из таких 
узлов представляет точку, где действуют объединяющие силы. Мироздание в целом 
символизировала ткань, где нити утка и основы были своеобразными «линиями силы»,
 определяющими структуру космоса.
      Таким образом, Космос так же, как и космогонический акт, символизируется 
процессом ткачества. Солнце или боги «ткут» мир. «Вселенная кемто создана, — 
пишет Элиаде, — но это не все: она привязана нитями к своему творцу. Творение 
остается связанным с Творцом, оно соединено с ним пуповиной. Это означает, что 
ни миры, ни существа не „свободны" и не могут быть таковыми. Они не могут 
приходить в движение по собственной воле. Жизнь в них поддерживается благодаря 
той нити, что соединяет их с Творцом, с их Автором, но и он, Автор, зависит от 
этих миров и существ. „Жить" означает, таким образом, быть „сотканным" 
таинственной силой, что создала Вселенную, Время и Жизнь, или же быть 
соединенным невидимой нитью с Космократором (Солнцем, самим Богом)». Понятно, 
что в таком случае так называемые «богисвязыватели» (такие, как Один), 
владеющие нитями, путами, петлями и узлами, приобретают особое значение.
      В кельтской мифологии «богомсвязывателем» был Огмий. Имеется сообщение 
греческого писателя Лукиана (II в. н. э. ) о картине, изображавшей галльского 
Геракла, которого кельты называют Огмием. Эта картина очень удивила Лукиана, 
так как галльский Геракл напоминал греческого героя лишь обычными атрибутами 
(львиной шкурой, палицей, луком и колчаном). Он был изображен в виде лысого 
старика с дочерна загоревшей морщинистой кожей. Лукиану он показался похожим на 
Харона, перевозчика в царство мертвых. Еще больше поражало то, что этот старый 
Геракл тащил за собой большое число людей, скованных за уши; оковами служили 
тонкие золотые цепочки. Люди следовали за Гераклом, своим вождем, с сияющими и 
радостными лицами. Цепочки были протянуты через дырку в кончике языка бога. 
Геракл, улыбаясь, оборачивался к своим спутникам.
      Когда Лукиан, изумленный, стоял перед этой картиной, к нему подошел 
мудрый кельт и объяснил, что кельты называют Слово не Гермесом, как греки, а 
Гераклом, потому что Геракл гораздо сильнее. «И не удивляйся, — сказал кельт, — 
что из него сделали старика: именно в старости люди становятся особенно 
красноречивыми... Мы думаем, что сам Геракл, став мудрым, совершил все свои 
подвиги благодаря силе красноречия и убеждением преодолел большую часть 
препятствий. Его стрелы — это речи, острые, быстрые, бьющие в цель, ранящие 
души. Вы сами говорите, что слова имеют крылья».
      Нет оснований сомневаться в правдивости этого сообщения, так как Лукиан 
провел много времени в полугреческих городах Южной Галлии и там мог видеть 
описанную фреску. Картина была исполнена греческим или римским художником и 
представляла собой произведение аллегорического искусства 
позднеэллинистического периода64. Галльские художники еще не владели подобной 
техникой живописи. Галлы же, глядя на это аллегорическое изображение, сразу 
вспоминали Огмия, хотя художник, скорее всего, не намеревался изображать 
божество «варваров».
      Имея в виду рассмотренный выше символизм нитей и связей, истолковать эту 
аллегорию будет нетрудно. Здесь в наглядной и наивной манере античного 
антропоморфизма65 представлена идея о связи творений с их Творцом, существа и 
состояния проявленности с их Принципом, — идеи, о которой говорили Генон и 
Элиаде. Такое толкование описанной Лукианом галльской фрески объясняет и смысл 
изображений на некоторых армориканских монетах (Бретань): голова молодого 
безбородого человека, от которой отходят унизанные жемчужником66 веревочки, с 
прикрепленными на концах маленькими человеческими головами. Может быть, на этих 
монетах тоже изображен Огмий. Правда, юный персонаж, представленный на монетах, 
не похож на бога, описанного Лукианом. Однако в Южной Галлии и в Бретани Огмия 
могли изображать поразному.
      Выявленный таким образом символизм, характерный для образа Огмия, 
позволяет понять значение его имени. Это не кельтское имя, оно происходит от 
адаптированного греческого слова «огмос» (дорога, тропинка). Как мы видели, 
дорога является одним из символов той нити, которой творения связаны с Творцом. 
Огмий — это «тот, кто ведет»; греческое название позволяло кельтам избежать 
упоминания «истинного имени» бога.