"нечистота" девушек в пубертатный период и сакральность жрецов,  по сути,  одно 
и то же.  Это просто разные проявления некой тайной энергии,  которая может 
нести как добро,  так и зло».  В самых отдаленных друг от друга районах земного 
шара существуют предписания,  что в период созревания девушку надлежит 
изолировать от общества на несколько дней,  месяцев или даже лет,  причем 
местом ее ритуального заключения порой бывает темная клетка,  поднятая над 
землей,  или гамак,  подвешенный к крыше.  «Тем или иным способом достигается 
эффект подвешенности,  приподнятости,  т.  е.  помещения девушки между небом и 
землей».
В повести о зачатии и рождении героя происхождение его остается загадкой.  Так, 
 Мерлина называют «ребенком, у которого нет отца»,  и,  если понимать это 
буквально, получается,  что он родился,  не будучи зачат.  В других случаях 
загадка не в отсутствии причины,  а в поразительной многочисленности 
противоречивых причин,  ведущих к результату,  для достижения которого,  как 
подсказывает здравый смысл,  было бы достаточно одной-единственной из них. Есть 
и другие загадки.  Например,  валлийский Ллю,  судя по тексту мабиноги,  
появился из последа,  оброненного матерью.  Но если так,  то его можно назвать 
и рожденным матерью,  и не рожденным ею.  Ирландский герой Фурбайде,  как 
считается,  также не был рожден своей матерью,  но вышел наружу через ее бок,  
подобно Голлу Мак Морне, Юлию Цезарю,  египетскому богу Сету,  Индре и Будде. 
Вообще индийские боги появлялись на свет самыми неожиданными способами: через 
лоб,  руку или подмышку. Вспомним,  у Шекспира ведьмы уверяют Макбета,  что он 
не может быть убит тем,  кто «женщиной рожден».  Этот мнимый парадокс 
разрешается,  когда Макбет узнает,  что Макдуфф был «из чрева матери исторгнут 
до времени» и что лес,  который не есть лес,  способен двигаться.  Вот на этой 
тончайшей грани между бытием и небытием как раз и являются боги,  и невозможное 
становится возможно. 
Новорожденный герой,  как правило,  кому-нибудь да мешает и потому рискует быть 
убитым в первые же часы идни своей жизни.  К уже приведенным примерам можно 
добавить повесть о Ньяле Девять Заложников,  которого мачеха из ревности 
бросила голым на зеленом лугу возле Тары.  Только через три дня поэт Торна 
нашел его там,  взял к себе и выкормил.  Моранн,  которому впоследствии суждено 
было стать главным судьей Ирландии,  родился в сорочке,  и его отец,  усмотрев 
в этом дурной знак,  велел двум своим слугам бросить новорожденного в море.  
Слуги отплыли подальше от берега,  но едва опустили младенца в воду,  как волна 
прорвала «сорочку» и ребенок неожиданно произнес: «Велика мощь волны».  
Потрясенные слуги не посмели утопить младенца и оставили его возле дома кузнеца,
  который выкормил его,  воспитал,  а много лет спустявернул родному отцу.  
Мать Талиесина,  Керидуэн,  зашила новорожденного младенца в кожаный мешок и 
пустила по реке Диви.  Река вынесла Талиесина к морю,  где его нашел Элфин 
возле запруды отца своего,  Гвидно Гаранхира. 
От героя в повестях избавляются точно так же,  как многие народы в разных 
частях земного шара избавляются от детей,  чье существование  —  вызов 
социальной норме. У разных народов широко практикуется оставление или утопление 
таких младенцев.  Например,  существуют свидетельства,  что континентальные 
кельты в случае сомнения бросали своих отпрысков в воды Рейна,  чтобы 
определить, законным ли было их зачатие.  «Если ребенок был незаконнорожденный, 
 река поглощала его; если же он был рожден законно,  то река милостиво 
прибивала его к берегу». Дж.  Спик упоминает о подобной же практике у 
африканских народов,  а в Индии новорожденных иногда помещали в плетеные 
корзины и пускали по реке: будущую касту ребенка определяли по тому,  в каком 
месте корзину прибьет к берегу.  По ирландским законам незаконнорожденных детей 
в отдельных случаях «клали в кожаный ящик и отвозили в море  —  так далеко,  
чтобы с борта корабля еще был виден белый щит на берегу.  Тогда ящик бросали в 
воду.  Если волны прибивали ящик к тому же берегу,  ребенок становился слугой 
сыновьям первой жены своего отца и был среди родичей как всякий незаконный сын».

Подобно тому как боги и демоны сверхъестественны,  а «внутренняя» и «внешняя 
пятина» экстратерриториальны, незаконный ребенок и герой стоят вне общества.  
Это сходство высшей и низшей категории аутсайдеров проявляется разными 
способами.  Не только незаконнорожденные,  каки герои,  «бывают оставлены»,  
вместо того чтобы просто подвергнуться уничтожению,  но и традиционные способы 
наказания преступников весьма напоминают жертвенные ритуалы.  В Индии за 
пределами кастовой системы существуют изгои,  преступившие законы своих каст,  
и бездомные «святые мужи»,  из которых иные носят рубище или традиционное,  
крашенное охрой одеяние осужденного преступника  —  в знак того,  что они 
умерли для общества. Героя и то,  как с ним обращаются,  конечно,  нельзя 
объяснить только незаконнорожденностью,  хотя между этими двумя категориями 
есть определенная связь  —  сродство крайних противоположностей.
Враждебность,  которой встречают рождение героя,  персонифицируется по-разному. 
 В одних повестях такую враждебность проявляет его собственная мать,  или дед 
по матери,  или дядя; в других  —  его отец,  или мачеха,  или король. Столь же 
различны и мотивы,  заставляющие противиться его рождению.  Но само 
сопротивление  —  одна из наиболее постоянных черт историй рождения,  и не 
только в кельтской традиции,  но и по всему миру.  Вторжение универсального в 
мир частного неизбежно вызывает сопротивление.  Этот феномен  —  чудо,  эксцесс,
  бросающий вызов всем изначальным предпосылкам мира как замкнутой и 
самодовлеющей реальности.  Героя,  вторгающегося «извне»,  необходимо изгнать 
как потенциальную опасность,  как незаконного пришельца,  который не вправе 
находиться здесь, как инцестуальную загадку или как уродство.  И как мы видели,