повести о рождении короля Конхобара  —  в том виде,  в каком мы ее знаем,   —  
инцестуальная тема не выражена,  однако же друид Катбад называет его «сын мой и 
внук мой»,  что может быть верно,  только если Несс была его дочерью. Но,  
пожалуй,  самый яркий из ирландских рассказов на эту тему  —  рассказ о Клотре, 
которая спала с каждым из трех своих братьев,  причем втайне от остальных.  В 
положенный срок у нее родился сын,  который был назван Лугайд Риаб Нерг (Lugaid 
Riab nDerg  —  Лугайд Красной Полосы),  потому что поперек его тела в двух 
местах проходили красные полосы,  отмечая пределы,  в каких он походил на 
каждого из трех своих отцов.  Когда мальчик вырос,  то в свою очередь зачал с 
Клотрой сына,  названного Кримтаном
Лугайд Риаб Нерг славному Кримтану 
Был и отцом,  и братом, 
Клотра же,  пригожая обличьем, 
Стала бабушкой собственному сыну.
Интерес к загадочному подтексту инцеста никоим образом не ограничен лишь 
кельтской традицией. Так,  например,  намек на кровосмесительную связь отца и 
дочери содержится в загадке,  известной в разных вариантах в древнееврейской,  
мусульманской и христианской традициях:
Женщина сказала своему сыну:
«Твой отец  —  мне отец, 
Твой дед  —  мне муж, 
Ты мне сын,  я же тебе  —  сестра».
Арабы Северной Африки и негры Африки Центральной полагают вполне справедливым 
бросать ребенка,  рожденного в результате инцеста,  на произвол судьбы,  
мотивируя такие действия тем,  что он может оказаться,  например,  «таким-то 
сыном такого-то и его же племянником»,  а существование подобного живого 
противоречия с их точки зрения,  неправомерно. С другой стороны,  как мы увидим 
ниже,  мифология в значительной мере занимается лицами,  предметами и деяниями, 
 которые воплощают «и то,  и это» или «ни это,  ни то»,  и данный принцип 
применим и к мифам о рождении. Большинство повестей,  которые мы упоминали,  
можно рассматривать как ответы на загадки-парадоксы Например:
Собака,  которая не была собакой,  рожденная женщиной,  которая не была 
женщиной,  в доме,  которого не было,  ребенок этот был зачат мужчиной,  
который не был мужчиной,  отец его был вскормлен его матерью,  когда был 
младенцем  —  младенцем,  который умер и не умер,  мать его проглотила червя,  
который не был червем,   —  а значит,  отец его был ему дядей.
Ответом на эту загадку будут причудливые повести о зачатии и рождении Кухулина. 
Было бы ошибкой пытаться осмыслить эти традиции,  разрывая их на куски,  потому 
что они-де представляют собой смесь несвязных мотивов. Сама их неясность,  
противоречивость и составляет суть мифологии.
Мать Кухулина смогла войти в царство Луга,  только приняв облик птицы,  а 
история о том,  как Катбад перехватил Несс,  ставши между источником,  где она 
купалась,  и тем местом,  где она оставила свое оружие,  вызывает в памяти 
распространенные по всему миру народные предания о смертном мужчине,  который 
случайно застает врасплох купающуюся девушку-лебедя,  похищает ее оперение,  и 
делает своею женой. Сверхъестественный супруг Месс Буахалла посещает ее в 
облике птицы,  и в облике лебедей Мидир и Этайн улетают в сид из королевского 
покоя в Таре (см. ниже). Мы не склонны утверждать,  что облик лебедя характерен 
для существ Иного мира. Скорее,  облик лебедя  — быть может,  оттого что он,  
как существо,  обитающее на земле,  на воде и в воздухе,  не скован границами,  
 —  подходит для связи между мирами,  а в момент зачатия героя мать его и 
сверхъестественный отец находятся в переходной области,  не принадлежащей ни 
тому,  ни этому миру. Метафорическое изображение прекрасных девушек как 
«лебедей» известно не только в ирландской,  но и в греческой традиции,  однако 
мы не знаем,  имелись ли ритуалы, предполагавшие надевание лебединых перьев или 
имитирующей их одежды.  Но нам известно,  что ирландские поэты носили порой 
плащи из птичьих перьев и что сходное «птичье» одеяние надевали шаманы Сибири и 
Северной Америки,  отправляясь в Иной мир.
Матери Луга,  Конайре и короля Артура,  подобно и матерям Персея,  Гильгамеша и 
многих других,  были изолированы в специальных помещениях; в иных повестях мы 
не встречаем упоминаний о подобной изоляции,  но мотив строгой охраны 
девственности будущих матерей ясно звучит и в них. Мотив заключения девушки в 
высокую неприступную башню тоже широко распространен в фольклорных преданиях о 
женитьбах,  и ниже мы обратимся к ирландской легенде о невесте,  заключенной в 
«прекрасную сверкающую беседку,  стоящую на столпе на морском берегу». Мы уже 
упоминали об устройстве двора в Таре и,  в частности,  о Дворце Одинокого 
Столпа,  который Кормак Мак Арт специально выстроил для своей дочери. Мотивы 
подобной изоляции в повестях сильно варьируются  —  замужество девушки или сын 
ее принесут смерть или иное несчастье ее отцу,  матери или властителю тех мест, 
 либо существует предсказание,  что знатная девушка выйдет замуж за 
простолюдина или станет супругой солнца. Однако сам мотив заключения 
подсказывает сравнение с множеством обычаев по всему миру,  восходящих к почти 
всеобщей вере,  что в определенные периоды  —  полового созревания,  
менструации и рождения ребенка  —  женщина не полностью принадлежит к этому 
миру.  В такие периоды она одновременно священна и нечиста,  а потому способна 
нанести вред как себе,  так и всему обществу. Однако под контролем ритуала это 
состояние может оказатьсяи источником блага.  По обычаю,  женщин в такие 
периоды изолировали от общества,  заключали в особые хижины,  им было запрещено 
касаться земли либо солнце было для них под запретом.  Это строгая 
табуированность,  как у божественных царей или жрецов.  «Так называемая