порой оказывается всего лишь мгновением земной жизни. Так Нера,  проведя в сиде 
три дня,  находит своих товарищей за той трапезой,  которую они готовили,  
когда он их оставил,  а Бекфола,  которая ранним воскресным утром выходит из 
дома,  оставив своего мужа,  короля Диармайда, еще спящим,  проводит день и 
ночь на зачарованном островке посреди озера,  а вернувшись,  видит,  что муж ее 
только что проснулся. Время в Ином мире также «иное»,  оно и длиннее,  и короче 
времени нашего земного мира.  06 этом же парадоксе говорится во Втором Послании 
св. Апостола Петра «у Господа один день,  как тысяча лет,  а тысяча лет, как 
один день» (3:8).
«Это стена рая,  в котором ты обитаешь,   —  говорит Николай Кузанский,   —  и 
дверь туда стережет высочайший дух разума,  который не даст войти,  пока не 
одолеешь его. Тебя можно видеть только по ту сторону совпадения 
противоположностей,  но ни в коем случае не здесь». Назначение мифологии  —  
смутить этого высочайшего духовного стража,  чтобы живущий в конечном мире 
человек мог заглянуть в бесконечность,  лежащую за пределами космоса.  Слияние 
противоположностей и иных несоединимых вещей дает стимул к постижению и 
переносит дух к вратам Иного мира. В валлийской повести о Ллини Ван некий юноша 
видит на поверхности озера прекрасную женщину. Чудесный мост протягивается 
через разделяющие их воды, когда он предлагает в дар женщине символ соединения 
противоположностей  —  хлеб,  одновременно испеченныйи неиспеченный,   —  и 
совершает следующий подвиг,  различив тождественное,  т.е. узнав ее рядом с 
сестрою,  в точности на нее похожей. Женщина остается с ним до тех пор, пока он 
не наносит ей «три беспричинные пощечины»,  и обстоятельства,  в каких он 
наносит пощечины,  показывают,  что он не способен понять универсальность 
парадокса, которым ее завоевал. Первую пощечину он дает своей 
сверхъестественной жене,  когда она отказывается участвовать в обряде крещения, 
 который разрубает связь человеческого существа со сверхъестественным. Вторую  
—  когда она плачет на свадьбе,  а третью  —  когда она смеется на похоронах. 
Неожиданное открытие,  что в глазах сверхъестественного радость и печаль 
сходятся  —  и на свадьбах,  и на похоронах,   —  оказывается для него шоком,  
но эта истина не высвобождает его дух,  вместо этого он пытается задавить ее и 
навязать богине свой однобокий образ мыслей.
Тонкая грань между оппозициями,  по сути,  имеет тот же смысл,  что и опасные 
мосты,  ведущие к цитаделям Иного мира,   —  мост узкий,  как лезвие бритвы,  
или мост-качели, одолеть который можно лишь «героическим» прыжком на его 
середину. Это пространство между острыми лезвиями, вздымающимися на пороге и за 
дверью великанова замка, это проход между Сциллой и Харибдой. Ирландские поэты 
считали,  что euse  —  «мудрость»,  «поэзия»,  «знание»  — открывается именно 
на кромке вод. Такие линии,  не имеющие ширины,  символизируют 
сверхъестественное в мире пространства,  и в современном фольклоре изгнанные 
души находят пристанище в беспространственных зонах  —  «меж пеной и водой» или 
«меж деревом и корой». Во времени тот же феномен представлен на стыке двух 
годов или двух сезонов,  а порою это некое «сейчас»,  которого никогда небыло и 
не будет и которое все же есть
Аналогичным образом объекты,  о которых можно сказать,  что они «не то и не это 
или и это и то»,  имеют таинственные сверхъестественные свойства. Магическая 
сила росы (собранной на рассвете,  ни днем ни ночью,  майским утром,  когда 
зима уже кончилась,  а лето еще не наступило),  безусловно,  проистекает из ее 
двойственности  —  этои не дождевая вода,  и не морская,  и не вода из реки или 
колодца. Вот и омела тоже не куст и не дерево. Как растение,  растущее не из 
почвы,  она попадает в ту же переходную категорию,  что и «муж,  не рожденный 
женщиной» или «поросята,  не рожденные свиньей» Она не поддается классификации 
и потому свободна от ограничений,  присущих любой дефиниции. Недаром в одной из 
песней «Старшей Эдды» рассказывается,  что все растения на земле поклялись не 
причинять вреда сыну Одина Бальдру и лишь омела,  которая «не это и не то»,  
оказалась свободна от этой клятвы и могла быть использована для убийства 
светлого бога. В народных обрядах человек,  если он становится под веткой этого 
дерева,  которое и не дерево вовсе,  освобождается от всех условностей он 
получает право на любую вольность. В свою очередь он сам оказывается лишен 
какой бы то ни было защиты условностей и должен исполнить все, что от него 
потребуют. Мы предположили,  что,  вмешиваясь перед своей гибелью в ссоры двух 
воинов,  Кухулин не может не отдать им свое копье именно потому,  что своим 
вмешательством он ставит себя в то самое свободное,  но уязвимое положение 
между оппозициями,  при котором отказ в просьбе невозможен. В сакральной зоне 
между бытием и небытием становится возможно все.  Тот,  кто вопреки доводам 
рассудка дерзает ступить в эту опасную зону, может обрести спасение,  но может 
и погибнуть,  скрывшись навеки в волнах реки смерти,  протекающей под узким,  
как лезвие ножа,  мостом.
О символическом значении лабиринтов за последние три десятилетия написано очень 
много,  ведь это одновременно и убежище от сил зла,  и путь,  которым умерший 
следует в мир духов.  Здесь мы только отметим,  что лабиринты соотносятся с 
направлениями точно так же,  как «не то и не это» соотносятся с оппозициями. В 
лабиринте у человека нет определенного направления,  а значит,  он достигает 
цели, которую невозможно соотнести с направлениями компаса. По ирландским 
народным верованиям,  феи и другие сверхъестественные существа способны 
запутать человека, заставить его потерять ориентацию в пространстве (а равно и 
во времени). Сбиться с пути может и тот,  кто случайно наступит на 
«вымороченную землю»,  под которой зарыт утробный плод или некрещенный младенец.
  И наоборот,  в многочисленых «плаваниях» путешественники, потерявшие 
ориентацию и плывущие наугад,  «без руля ибез ветрил»,  непременно оказываются