залетавших в открытую верхнюю половинку двери Мы не закрывали ее  — так можно 
было видеть море,  а мерный отдаленный рокот волн служил своего рода 
аккомпанементом для рассказов.
Пока я писал под диктовку Шона, подходили соседи, поодиночке или небольшими 
группками,  они теснились у стен и терпеливо ждали,  пока я запишу последнее 
слово очередного рассказа. Тогда рассказчик неторопливо склонялся к очагу,  
доставал уголек и огрубевшим большим пальцем не спеша придавливал его к табаку 
в трубке. Потом он откидывался на спинку плетеного стула и принимал 
поздравления слушателей,  которые хотя и слышали эту историю раньше, может, 
быть даже не один раз, с искренним наслаждением внимали ей снова. Их 
восклицания и восторги незаметно переходили в оживленную болтовню, главной 
темой которой были уже местные события. Однако немного погодя к хозяину дома 
опять обращались с просьбой что-нибудь рассказать и мы вновь на целый час или 
около того переносились в чудесную страну, где мечта становится реальностью. 
Аудитория слушала молча,  лишь время от времени хохоча от души над глупостью 
незадачливого злодея или другим смешным эпизодом иногда раздавались громкие 
одобрительные возгласы по поводу того,  что герою удалось спастись от жуткого 
семиглавого великана или страшного морского чудовища, либо отразить натиск 
сомкнутых рядов Короля восточного Мира».
Все эти истории звучали обычно у очага долгими зимними вечерами. Старики до сих 
пор вспоминают мастеров,  которые могли рассказывать предания каждый вечер всю 
зиму, ни разу не повторившись. Заниматься этим в дневное время считалось 
недопустимым. Кроме традиционных зимних вечеров подобные рассказы звучали в 
особых случаях во время ночного бдения у святого источника, после тех или иных 
церемонии в частных домах на поминках и крестинах,  в лодке,  когда рыбаки 
караулят сети в ожидании ночного клева,  и т д. На таких собраниях звучали не 
только длинные повести там исполнялись и шуточные куплеты и баллады,  и 
любовные песни,  и народные духовные стихи и родословия, загадывались загадки и 
даже рассказывались смешные случаи из местной жизни. Но главное место занимали 
рассказы о героях и чудесах,  многие из них продолжались не менее часа, а 
некоторые  —  часов шесть или даже больше. Считалось, что женщине рассказывать 
героические повествования не пристало. Более того, ни один рассказчик никогда 
не решился бы рассказать подобную повесть в присутствии своего отца или 
старшего брата,  и,  наверное,  по этой причине послушать их собирались 
обыкновенно молодые жители деревни.
Традиционные рассказчики никогда не претендовали на авторство исполняемых 
повестей. Об этом говорит и распространенная концовка «Вот вам и мой рассказ. 
Если есть в нем ложь, значит, так тому и быть, ведь не я сочинил его и выдумал».
 Все эти рассказы они перенимали на слух от своих предшественников  —  членов 
собственных семей, соседей, захожих «странников»,  нищих или бродяг,  и 
некоторые истории можно было проследить от рассказчика к рассказчику на 
несколько поколений назад, порой до начала XVIII. Обширные кладовые памяти этих 
необразованных людей поистине изумляли нас, привыкших полагаться на письменные 
и печатные свидетельства. Об одном рассказчике из Бенбекулы,  например,  
говорят,  что стоило ему услышать однажды какую-нибудь историю,  а потом 
рассказать самому, как он запоминал ее на всю жизнь. Ему случалось порой 
рассказывать истории, слышанные один единственный раз,  —  пятьдесят лет назад. 
Один рыбак из Барры вспоминал,  что зимними вечерами целых пять лет кряду ходил 
слушать некоего сказителя,  и тот почти ни разу не повторился.
Любопытная черта искусства рассказчиков и признак его древности  —  
традиционное употребление стереотипных описаний и иных риторических «пассажей». 
 Восходящие к глубокой древности и уже далеко не всегда понятные слушателям,  
они вводились в ткань повествования,  когда рассказчику требовалось описать 
героя,  отправляющегося на поиски приключений,  изобразить жестокую битву или 
иную легко узнаваемую традиционную сцену. Эти пассажи,  с одной стороны,  были 
призваны служить украшением рассказа и впечатлять слушателей,  а с другой  —  
подготавливали самого исполнителя к переходу на новую ступень повествования. 
Сколь многие из этих повестей сами по себе относятся к древней кельтской 
традиции,  сказать невозможно,  однако, что касается их формы,  характеров и 
мотивов,  они имеют очень много общего с теми записанными в средневековых 
рукописях текстами,  которые по сей день составляют славу и гордость ирландской 
литературы.
2
Традиционные рассказы далеко не всегда были принадлежностью лишь крестьянского 
быта. Напротив,  раньше они составляли важнейший элемент жизни знати,  и в 
валлийских и ирландских средневековых рукописях встречаются упоминания о том,  
что исполнялись они поэтами самого высокого ранга. В одной валлийской повести 
рассказывается,  как волшебник Гвидион и одиннадцать его товарищей под видом 
поэтов прибывают ко двору короля. Гостей просят рассказать какую-нибудь историю.
 «Господин,   — говорит Гвидион,   —  по нашему обычаю,  когда прибываем мы к 
королевскому двору,  в первый же вечер слово должно предоставить первому поэту. 
Я с радостью расскажу тебе историю». Гвидион,  как сообщается далее,  был 
лучшим рассказчиком в мире. В одной ирландской саге,  которая,  судя по языку,  
была записана в VIII в,  ученый поэт Форголл рассказывает истории Монгану,  
королю Ульстера,  каждый вечер в течение всей зимы,  или «от Самайна до 
Бельтана» (от 1 ноября до 1 мая)  —  эта фраза часто употребляется в связи с 
искусством устного рассказа.  Обычай исполнять традиционные повести именно 
зимними вечерами вряд ли можно объяснить лишь чисто бытовыми и хозяйственными 
факторами. Сопоставление аналогичных фольклорных традиций у народов Америки,  
Европы,  Африки и Азии демонстрирует поразительное единодушие в запрете