далее 
попытку объяснить, я в то же время полностью отдаю себе отчет в том, что в 
смысле сатори то, что я скажу, может быть только попытка подвести наше западное 

понимание по крайней мере к близости понимания - задачи, настолько трудной, что 

при выполнении ее можно совершить преступление против духа дзэна.) Имеется 
чувство прикосновения к истинному секрету, не нечто воображаемое или притворное,
 
это на случай мистифицирующей секретности, но скорее опыт, сбивающий с толку 
все 
языки. Сатори приходит как нечто неожиданное, а не ожидаемое. Когда в 
христианском мире удостаиваются видения Святой Троицы, Мадонны, Распятия или 
Святого Отца, имеется впечатление, что более или менее так это и должно быть; 
то, что Якоб Беме перенесся в центр Природы при помощи солнечного луча, 
отраженного в тонкой тарелке, также доступно пониманию. Труднее понять видение 
Мейстером Экхартом "маленького обнаженного мальчика" или сведенборговского 
"человека в красном плаще", который хотел отучить его от обжорства и в котором, 

несмотря на это, а, возможно, ввиду этого, он узнал Господа Бога. Такие вещи 
трудно принять, так как они граничат с гротеском. Многие из саториальных опытов,
 
однако, не просто граничат с гротеском, они именно в нем, в середине его и 
находятся, звуча подобно полным бессмыслицам. Для тех же, кто посвятил 
значительное время изучению с любовью и заботой, пониманию подобной цветку 
природы дальневосточного духа, многие из этих изумительных вещей, вводящих в 
смущение простого европейца, не окажутся препятствиями.

Дзэн, действительно, одно из самых удивительных порождений китайского духа 
("дзэн, несомненно, одна из наиболее драгоценных и во многих отношениях одна из 

наиболее замечательных духовных милостей, дарованных восточному человеку"), 
который забеременел от буддизма. Поэтому каждый, кто действительно попытается 
понять буддийскую доктрину, пусть даже до некоторой ограниченной степени, - то 
есть путем простого отказа от различных западных предрассудков - дойдет до 
определенных глубин под эксцентричным покровом индивидуального саториального 
опыта или почувствует серьезные трудности, которыми философская и религиозная 
западная мысль пренебрегает вплоть до сегодняшнего дня. Как философы мы имеем 
дело исключительно с таким познанием, которое само по себе ничего общего не 
имеет с жизнью, а как христиане - ничего общего с паганизмом (благодарю Тебя, 
Господи, что я не такой, как другие люди!). В этих западных границах сатори 
отсутствует - это восточное занятие. Но так ли это? Неужели у нас нет сатори?

При внимательном изучении дзэнских текстов нельзя избежать впечатления, что, 
несмотря на переполняющие их причуды, сатори, на самом деле, совершенно 
естественная вещь, нечто настолько простое (Судзуки, "Опыты...", 1,12: До 
изучения дзэна для человека горы - это горы и вода - вода. Когда для него 
блеснет истина дзэна, благодаря наставлениям хорошего мастера, горы для него - 
больше не горы и вода - не вода; позднее, однако, когда он действительно 
достигнет места покоя (то есть сатори), горы вновь становятся горами, а вода - 
водой), что за деревьями не видится леса, и в попытке объяснить это неизбежно 
говорятся такие вещи, которые приводят других в еще большее смущение. Нукарийя 
поэтому прав, когда он говорит, что любые попытки объяснить или 
проанализировать 
содержание дзэна по отношению к просветлению будут безрезультатными. Тем не 
менее этот автор рискует сказать о просветлении, что оно представляет собой 
инсайд в истинную природу "я", что это освобождение сознания от иллюзий 
относительно "я" (просветление заключается в проникновении (инсайде) в природу 
"я"). Эта иллюзия состоит в смещении (отождествлении) эго и "я". Нукарийя 
понимает под "я" - Все-Будда, то есть просто тотальное сознание жизни. Он 
цитирует Пан-Шана, который говорит: "Мир мысли заключает целую Вселенную в 
своем 
свете", - добавляя: "Это космическая жизнь и космический дух, и в то же время 
индивидуальная жизнь и индивидуальный дух". Как бы ни определять "я", это 
всегда 
нечто другое, чем эго. Ввиду того, что высшее познание эго приводит к "я", 
последнее - вещь большого размаха, обнимающая знание его и поэтому 
превосходящая 
его. Точно так же, как эго - это определенное знание о себе, так же и "я" - 
знание моего эго, которое, однако, не воспринимается больше в форме более 
широкого или высшего эго, но в форме не-эго.

Подобные мысли также знакомы автору "Немецкой теологии": "Любое создание, 
которое осознает это совершенство, должно вначале потерять всю свою тварность, 
"неточность" и "себя". "Если я возьму какое-либо добро для себя, то только от 
заблуждения, что есть - мое, или что я - Бог. Это всегда знак несовершенства и 
глупости. Когда я сознаю истину, я должен понять также, что я не Бог, что Бог 
не 
мой и не для меня. Человек говорит: "О, я бедный глупец, я заблуждался, думая, 
что был этим, но я нашел, что это есть и стал воистину Богом".