не зависит от чего-либо внешнего. Принимая ванну, мы узнаем истинного человека, 

как однажды заметила императрица династии Тан, когда она предложила буддийским 
монахам принять ванну.

Когда человеку нечем оградить себя от взоров посторонних, он приходит в себя. 
Вот где мы стоим совершенно свободно от различений и разграничений. Несмотря на 

то, что последними не следует пренебрегать, не следует их ни игнорировать, ни 
отрицать, мы должны будем рано или поздно, если мы стремимся к совершенному 
просветлению, увидеть себя обнаженными в духовном зеркале. Стоять нагим, без 
мирских титулов, рангов и материальных придатков; быть самим собой, быть в 
абсолютном одиночестве - вот где Будда разговаривает с Буддой, вот где "я есмь 
до того, как появился Авраам", вот где можно сказать: "Тат твам аси" (Ты есть 
то). Интересно отметить, что Паскаль в своих "Мыслях" говорит о различии между 
сердцем и разумом, что Бог ощущается не разумом, а сердцем, что Бога чувствуют 
сердцем - что есть вера, а не разум. Самое лучшее, чего может достичь разум, - 
это "признать, что существует бесконечность вещей, которая выше его". Функция 
разума состоит в отказе от себя и в подчинении чувству, то есть сердцу, 
"которое 
имеет свои разумы, неведомые разуму". Как говорят буддисты, праджня, сердце 
имеет свой собственный рассудок, который совершенно не поддается демонстрации 
или разграничению виджняны, разума. Разум всегда разграничивает, а это не 
позволяет ему непосредственно ухватить реальность, пребывающую в мире 
неразграничения и неразличия. Паскаль говорит: "Вера есть дар Божий; не верьте, 

когда говорят, что это дар разума". Вера - это соприкосновение с реальностью 
при 
помощи неразграничения. Буддисты сказали бы: "вера" Паскаля или "духовное 
прозрение" соответствует их совершенному просветлению. Однако буддийский образ 
мышления в корне отличается от христианского тем, что разум у буддистов не 
считается чем-то отличным от сердца. По их мнению, он вырастает из сердца и 
представляет с ним одно, и кроме того, такая идентичность разума и сердца не 
мешает каждому из них функционировать по-своему: разуму - в качестве 
инструмента 
демонстрации и разграничения, а сердцу - в качестве органа интуиции. Христиане 
сказали бы: "Бог стал человеком, чтобы воссоединить себя с человеком". Если это 

так, то тогда Бог пребывает в человеке, а человек в Боге, Бог - это человек, а 
человек - это Бог. Это величайшая религиозная тайна, глубочайший философский 
парадокс, разграничение без разграничения и неразграничение при разграничении, 
что составляет сущность буддийской логики самоотождествления. Император 
Хакадзоно (правил в 1309-1318 гг.), благочестивый буддист, однажды пригласил 
Дайто, народного учителя (1282-1337 гг.), основавшего монастырь Дайтокудзи в 
Киото в 1326 г., побеседовать о буддизме. Когда Дайто, облаченный, как подобает,
 
в буддийскую рясу, появился перед императором и сел, император заметил: "Вам не 

кажется необдуманным то, что дхарма Будды (буппо) должна встречаться с 
императорской дхармой (обо) на одинаковом уровне?" Дайто ответил: "Вам не 
кажется необдуманным то, что императорская дхарма должна встречаться с дхармой 
Будды на одинаковом уровне?" Император остался доволен ответом. Это знаменитое 
мондо говорит о многом. Буддийский авторитет (дхарма Будды), здесь 
представленный Дайто, есть духовный мир неразличения в абсолютном смысле, а 
императорский или гражданский авторитет (императорская дхарма) - это мир 
различения. Поскольку мы живем в двойственном мире различения, мы должны 
повиноваться его законам. Дерево не бамбук, а бамбук - не дерево; горы высокие, 

а реки текут; ива зеленая, а цветок - красный. Совершенно аналогично, при 
наличии общественного порядка, учитель - это учитель, а подчиненный - это 
подчиненный. Дайто был подчиненным и поэтому должен был сидеть ниже императора; 

и замечание императора касалось этого.

Поскольку мы пребываем в мире разума, мы не можем позволить вторгаться в него 
"безмыслию" или иррациональному духу; и поскольку император жил в мире различия,
 
он мог, естественно, не признавать существования мира выше его собственного, и 
Дайто должен был находиться ниже императора. Но миссия Дайто состояла в том, 
чтобы помочь императору достичь духовного прозрения, и если бы император 
придерживался своих взглядов, он никогда не смог бы увидеть, как мир, в котором 

отсутствует различие, прорывается сквозь мир различия и утверждается в нем. Как 

сказали бы последователи дзэна, Дайто отнял у императора оружие и направил его 
против него. Император достиг пробуждения. Он понял, что императорская дхарма 
принадлежит только миру различия и что ее авторитет обусловлен всепроникающим и 

в то же самое время всеуничтожающим присутствием абсолютной дхармы. Идею такого,