видеть 
ее в нем. Однако стоит только добраться до "фундамента" - и то, что казалось 
мистификацией, сразу исчезнет и в то же время обнаружится просветление, 
называемое "сатори".

Итак, дзэн самым серьезным образом настаивает на необходимости внутреннего 
духовного опыта. Он не придает большого значения священным сутрам или их 
толкованиям мудрецами и учеными. Личный опыт прямо противопоставляется 
авторитетам и внешнему откровению, а самым практическим методом достижения 
духовного просветления последователи дзэна считают практику дхьяна, называемой 
в 
Японии "дзадзэн", ("дза" означает "сидеть", а "дзадзэн" можно, в общем, 
перевести как "сидеть в медитации". Точный перевод будет дан позже в связи с 
описанием зала для медитации (дзэндо: чань-тан в IV части), а сокращенно - 
просто дзэн.

Здесь необходимо сказать несколько слов в отношении той тренировки, которую 
проходят последователи дзэна для достижения духовного прозрения, о котором 
упоминалось раньше и которое составляет основу дзэна, так как именно в этом 
отношении дзэн в принципе отличается от всех других форм мистицизма. Для 
большинства мистика - такое сугубо личное, духовное переживание - является чем-
то изолированным и неожиданным. Христиане используют молитву, умерщвление плоти 

или своего рода созерцание с целью вызвать в себе наступление этого состояния, 
а 
его дальнейшее развитие предоставляют божественной милости. Но поскольку дзэн 
не 
видит в таких вещах сверхъестественного посредничества, то методы его духовной 
практики отличаются практичностью и систематичностью. Уже в древнем Китае ясно 
намечалась такая тенденция и со временем, в конце концов, образовалась стройная 

система. В настоящее время последователи дзэна имеют в своем распоряжении 
эффективные методы духовной практики для достижения своей цели. В этом 
заключается практическая ценность дзэна.

В то время как, с одной стороны, дзэн в высшей степени абстрактен, его 
методологическая дисциплина, с другой, - приносит огромную пользу человеку и 
определяет его мораль. Когда дзэн выражается в нашей повседневной практической 
жизни, мы иногда забываем о его отвлеченности, и тогда-то как нельзя ярче и 
проявляется его действительная ценность, так как дзэн находит невыразимо 
глубокую мысль даже в таких простых вещах, как поднятый вверх палец или простое 

приветствие, обращенное друг к другу, случайно встретившихся на улице. В дзэне 
самое реальное - это самое абстрактное и наоборот. Вся система практики, 
принятая дзэном, является продуктом этого основного духовного переживания. Я 
сказал, что дзэн мистичен, - да иначе и быть не может, так как дзэн является 
основой восточной культуры. Именно этот мистицизм часто мешает Западу измерить 
глубину восточного ума в связи с тем, что по природе своей мистицизм отрицает 
логический анализ, а логичность является основной чертой западного ума. 
Восточный ум синтетичен, он не придает слишком большого значения несуществующим 

подробностям, а стремится, скорее, к интуитивному постижению целого. Поэтому 
восточный ум, если мы допустим, что таковой существует, не находит ясного и 
определенного выражения. В нем нет того индекса, который бы сразу раскрывал его 

содержание постороннему уму. Мы видим перед собой нечто, так как его невозможно 

игнорировать, но как только мы попытаемся охватить это нечто своими руками для 
того, чтобы рассмотреть его лучше, оно ускользает от нас и мы теряем его из 
виду. Дзэн до смешного неуловим. Это, конечно, не является следствием того, что 

восточный ум сознательно и преднамеренно стремится скрыть свои тайны от 
постороннего ума. Неуловимость и неизмеримость являются, так сказать, самой 
природой восточного ума. Поэтому, чтобы понять Восток, мы должны понять 
мистицизм, то есть - дзэн.

Следует помнить, однако, что мистицизм бывает разный: рациональный, 
иррациональный, отвлеченный и оккультный, разумный и фантастический. Когда я 
говорю, что Восток мистичен, я не имею в виду фантастичности, иррациональности 
или всякого выхода из рамок интеллектуального постижения. Я хочу лишь сказать, 
что восточному уму присущи спокойствие, тишина и невозмутимость. Кажется, что 
он 
постоянно соприкасается с вечностью. Однако эта тишина и умиротворенность вовсе 

не подразумевают простой праздности и бездеятельности. Эта тишина не походит на 

тишину пустыни, лишенной всякого живого. Это тишина "бездонной пропасти", в 
которой исчезают все контрасты и условности. Это тишина Бога, углубившегося в 
созерцание своего прошлого, настоящего и будущего творений: Бога, сидящего 
неподвижно на троне абсолютного единства и целостности. Она походит на "тишину