ется 
видимым наместником божества, его поэтому постигает такая же смерть, что и 
Христа (распятие на кресте), он становится римским главным богом, “непобедимым 
солнцем”, становится воплощающейся в папе “воинствующей и торжествующей 
церковью”; в сцене с рабом Малхом он выступает как “воин Христа”, которому дан 
меч, и как камень, на котором основана церковь; и как имеющему власть вязать и 
решать, ему дана также корона 39. Так, в качестве бога солнца, он — видимый 
бог; как наследник же римского Цезаря, он — папа, “спутник непобедимого солнца”.
 Уходящее солнце назначает себе преемника, которому и передает солнечную силу 
40. Дгулькарнейн дает Хидгеру вечную жизнь, Хидгер сообщает Моисею мудрость 41, 
существует даже рассказ о том, как забывчивый слуга Иисус Навин нечаянно пьет 
из источника жизни и становится таким образом бессмертным, за что Хидгер и 
Моисей (в наказание) сажают его на корабль и отправляют его в море.— Здесь 
перед нами снова фрагмент из мифа о солнце, мотив “поездки по морю” 42.
Древний символ, обозначающий ту часть зодиака, где солнце в момент зимнего 
солнцеворота снова начинает свой годичный круговой бег, это — коза-рыба 
(Козерог), солнце подобно козе поднимается на высочайшие горы и затем 
спускается в воду, как рыба. Рыба — символ ребенка 43, ибо ребенок до своего 
рождения живет в воде, как рыба; и погружаясь в море, солнце становится 
одновременно ребенком и рыбой. Но рыба служит также фаллическим символом, как и 
символом женщины 44, короче говоря: рыба есть символ libido, и притом, 
по-видимому, преимущественно символ возрождения libido.
Путешествие Моисея с его слугой Иисусом Навином составляет человеческий век (80 
лет). Они стареют и теряют жизненную силу (libido), то есть рыбу, “которая 
чудесным образом ускользает в море”, это значит — солнце заходит. Как только 
оба заметили потерю, они находят в том месте, где обретается источник жизни 
(где мертвая рыба вновь ожила и бросилась в воду), Хидгера, который, 
закутавшись в свой плащ 45, сидит на земле, по другой версии — на острове 
посреди моря или “на влажнейшем месте земли”, то есть только что родившийся из 
материнской водной глуби. Там, где исчезла рыба, рождается Хидгер, “Зеленеющий”,
 как “сын водной глуби”, с покрытой головою, как Кабир, как глашатай 
божественной мудрости, древне-вавилонский Оанн-Эа, который изображался рыбой и 
ежедневно, как рыба, являлся из моря, чтобы учить народ мудрости 46.
Имя его приводится в связь с Иоанном. Благодаря восходу возродившегося солнца 
то, что было морским животным, рыбой, что жило во мраке, окруженное всеми 
ужасами ночи и смерти47 становится сверкающим, огненным, дневным светилом. Так 
приобретают особый смысл слова Иоанна Крестителя 48.
“Я крещу вас в воде в покаяние, но идущий за мною сильнее меня, Он будет 
крестить вас Духом Святым и огнем”.
Вместе с Vollers'ом мы можем также сравнить Хидгера и Илию (Моисея и его слугу 
Иисуса) с Гильгамешем и его братом-слугой Эабани. Гильгамеш странствует по 
всему миру, гонимый страхом и страстным желанием отыскать бессмертие. Его путь 
ведет его через море к мудрому Утнапиштиму (Ною), знавшему средство, как пройти 
через воды смерти. Там Гильгамеш должен нырнуть на дно морское, чтобы достать 
волшебное растение, которое должно привести его обратно в страну людей. Но лишь 
только он вернулся на родину, змея украла у него волшебное зелье (рыба 
ускользнула в море). На обратном пути из страны блаженных его сопровождает 
бессмертный лодочник, который, будучи изгнан проклятием Утнапиштима, не смеет 
более вернуться в страну блаженных. Из-за потери волшебного зелья путешествие 
Гилыамеша лишилось своей цели, зато его сопровождает бессмертный, о судьбе 
которого мы, правда, ничего более не можем узнать из фрагментов эпоса. Этот 
изгнанный бессмертный и есть прообраз Агасвера, как метко указал Jensen 49.
И здесь мы наталкиваемся на мотив Диоскуров, на мотив о смертном и бессмертном, 
о заходящем и восходящем солнце. Мотив этот изображается также как 
проецированный изнутри героя:
По бокам Sacrificium mithriacum (жертвенного быка в культе Митры) в его 
ритуальном изображении очень часто стоят оба дадофора Каут и Каутопат, один с 
поднятым, другой с опущенным факелом. Они представляют собою своего рода пару 
братьев, и характер этой пары раскрывается в символике положения их факелов. 
Недаром Кюмон приводит их в связь с надгробными эротами, которые имеют 
традиционное значение в качестве гениев с опрокинутыми факелами. Одна фигура 
таким образом изображает здесь смерть, другая жизнь. Говоря о Sacrificium 
mithriacum (где по бокам жертвенного быка, находящегося посредине, с двух 
сторон стоят дадофоры), я не могу не указать здесь на жертвенную овцу (барана) 
в христианском культе. Также и по обеим сторонам Распятия традиционно 
помещаются оба разбойника, из которых один тянется вверх в рай, другой свисает 
вниз, в ад 50. Таким образом идея смертного и бессмертного, как видно, перешла 
и в христианский культ.
Семитические боги довольно часто изображаются с двумя сопутствующими фигурами 
по бокам, так, например, Вааль Эдесский — в сопровождении Азиса и Монимоса 
(Вааль, как солнце, сопровождаемое в беге своем Марсом и Меркурием, как гласит 
астрономическое толкование). По халдейским воззрениям боги группируются в 
триады. К тому же кругу представлений относится и троичность, идея триединого 
Бога, каким приходится рассматривать и Христа в его единобытии с Отцом и со 
Святым Духом. Так, оба разбойника стоят и во внутренней связи с Христом. Оба 
дадофора, как показывает Кюмон, представляют собою не что иное, как отщепления 
51 от главной фигуры Митры, которому присущ тайный триадический характер52. 
Триединство в смысле трех состояний Единого есть также и христианская идея. Но 
прежде всего в этом надо искать мифа о солнце. Это подтверждается одним 
замечанием у Макробия 1, 18: “Именно они приводят в связь различные возрасты 
жизни с солнцем, ибо последнее во время зимнего солнцестояния кажется совсем 
маленьким (подобно отроку), каковым его в определенный день египтяне выносят из 
Святая Святых, во