ие, то схематические образы. Эта фантастическая деятельность 
античного духа творила художественно par excellence. Интерес был сосредоточен, 
по-видимому, не на том, чтобы объективно и точно схватить то, как обстоит дело 
в действительном мире, а на том, чтобы эстетически приспособить к миру 
субъективные фантазии и чаяния. Лишь весьма немногим среди античных людей было 
присуще то охлаждение и разочарование, что принесли современному человечеству 
мысль Джордано Бруно о бесконечности и открытие Кеплера. Наивный античный мир 
видел в солнце великого отца неба и земли, а в луне плодовитую добрую мать. И 
каждая вещь имела своего демона, т. е. была одушевлена и подобна человеку или 
брату его, зверю. Все представляли и изображали антропоморфически или 
териоморфически. Даже солнечный диск получил крылья или четыре ножки, чтобы 
наглядным было его движение. Так возникла картина вселенной, и она была очень 
далека от действительности, отвечая за то вполне субъективным фантазиям.
Из нашего собственного опыта мы знаем это состояние духа: это — детство; для 
ребенка месяц — мужчина, или лицо, или пастух звезд; по небу проходят облака 
как барашки; куклы пьют, едят, спят; младенцу Христу кладут записочку на окно; 
аисту кричат вслед, чтобы он принес братца или сестрицу; корова — жена лошади, 
а собака — муж кошки. Известно также, что низшие расы, например негры, считают 
локомотив за зверя, а ящик от стола называют ребенком стола 19.
Как мы знаем благодаря Фрейду, сновидение являет собой подобное же мышление. 
Без всякой заботы о реальных отношениях вещей между собой вносится в сновидение 
самое разнороднейшее и мир невозможностей заступает место действительности. 
Фрейд видит характеристическую черту мышления наяву в прогрессии, т. е. в 
поступательном движении мыслительного возбуждения от системы внутреннего или 
внешнего восприятия через эндопсихическую ассоциативную работу (бессознательную 
или сознательную) к моторному концу, т. е. к иннервации. Во сне происходит 
обратное: регрессия мыслительного возбуждения от предсознательного или 
бессознательного к системе восприятия; благодаря этому сновидение приобретает 
обычный свой отпечаток чувственной наглядности, которая может дойти до 
отчетливости галлюцинаций. Мышление во сне течет таким образом назад к сырым 
материалам воспоминаний. Оживление первоначальных восприятии есть лишь одна 
сторона регрессии. Другая сторона есть регрессия к материалу детских 
воспоминаний; конечно, и эта регрессия может быть понята, как таковая к 
первоначальному восприятию, но самостоятельная важность ее требует, чтобы о ней 
упомянули особенно; ее можно назвать исторической. Согласно этому взгляду 
сновидение может быть названо заменой инфантильной сцены, которая 
видоизменилась вследствие перенесения ее моментов на свежее переживание. 
Инфантильная сцена не может настоять на своем возобновлении. Она должна 
удовольствоваться возвращением лишь как сон. Из этого воззрения на историческую 
сторону регрессии вытекает с последовательностью, что заключительные модусы 
сновидения, поскольку вообще о таковых может быть речь, должны обнаруживать 
одновременно и аналогический и инфантильный характер. Опыт многократно 
подтвердил это, так что ныне каждый, кто сведущ в анализе снов, может 
подтвердить положение Фрейда о том, что сны суть фрагменты преодоленных 
переживаний детской души. Так как жизнь детской души обнаруживает в себе 
архаический тип, то сновидению присуща эта черта в особенной мере. Фрейд 
обращает на это внимание в своем Снотолковании. “Сновидение, которое 
осуществляет свои желания кратчайшим и регредиэнтным путем, сохранило нам этим 
самым образец первичного, оставленного за нецелесообразностью, способа работы 
психического аппарата. В ночную жизнь, по-видимому, сгоняется то, что некогда 
царило наяву, когда душевная жизнь была еще юна, беспомощна и бездеятельна; так 
мы находим в детской игрушке лук и стрелы — покинутое первобытное оружие 
взрослых” 20.
Все эти наблюдения невольно приводят нас к параллелизму между 
фантастически-мифологическим мышлением в древности и подобным ему мышлением 
детей 21, между мышлением низкостоящих человеческих рас и мышлением во сне. Эти 
соображения нам не чужды, а очень хорошо известны из сравнительной анатомии и 
истории развития, которая нам показывает, как строение и функции человеческого 
тела возникают через ряд эмбриональных превращений, соответствующих подобным же 
видоизменениям в истории рода. Предположение, что в психологии онтогенезис 
соответствует филогенезису, таким образом находит свое оправдание. Состояние 
инфантильного мышления и в душевной жизни ребенка и во сне является, 
следовательно, ничем иным, как повторением доисторического периода и античной 
истории.
Ницше стоит по этому вопросу на очень широкой точке зрения, заслуживающей 
внимания. “Во сне и в сновидении мы проделываем весь урок прежнего человечества.
” — “Я хочу сказать: так, как человек умозаключает еще теперь во сне, 
умозаключало все человечество в продолжении многих тысячелетий и в бодрственном 
состоянии; первая causa, на которую натолкнулся дух с целью объяснить то, что 
неизбежно требовало объяснения, удовлетворяла его и слыла за истину. Во сне 
этот древнейший осколок человечности живет и развивается в нас дальше, так как 
он есть основа, на которой возрос высший разум и на которой он возрастает в 
каждом человеке. Сон переносит нас в отдаленные состояния человеческой культуры 
и дает нам в руки средство лучшего уразумения последних. Мышление во сне нам 
так легко дается оттого, что мы на огромнейшем протяжении развития человечества 
так хорошо были вымуштрованы в этой форме фантастического и дешево обходящегося 
объяснения по первому наитию. В этом смысле сон — отдохновение для мозга, днем 
обязанного удовлетворят” строгим требованиям, которые ставятся мышлению более 
высокой культурой.” — “Из этих процессов мы можем усмотреть, как поздно 
развилось более острое логическое мышление и строгий подход к причине и 
следствию, если функции нашего разума и рассудка и теперь еще невольно 
обращаются к тем пер