Лишь бы ты, о 
поэт, не пожертвовал твоим богатством, бросая его в бродящую чашу\
Но для меня ты столь же свят, как власть поглотившей тебя земли, о смелый 
убитый! Как бы я желал последовать в глубину за героем, если бы меня не 
удерживала любовь.”
В этом стихотворении проглядывает стремление в материнскую глубину.
Он хотел бы растаять в вине, подобно жемчужине царицы, хотел бы быть 
пожертвованным в чаше (кратер — чаша возрождения). Но любовь еще удерживает его 
в свете дня. Libido еще имеет объект, придающий цену жизни. Но отойдя от него 
она погрузится в царство подземной, возрождающей матери.
ПОСЛЕДНЕЕ ПРОСТИ 
“Каждый день я выбираю новую дорогу, то в зеленые леса, то к ключу, где 
купаются, или к утесу, где цветут розы; смотрю вдаль с холма, но нигде, 
красавица, нигде не нахожу тебя при свете дня и рассеиваются в воздухе слова, 
набожные слова, которыми я у тебя некогда...
Да, ты далек, о блаженный лик! И сладкий звук твоей жизни гаснет, неуслышанный 
мною; где же вы, волшебные песни, некогда успокаивающие мое сердце блаженным 
покоем? Как давно этому! О, как давно! Юноша состарился, даже земля, когда-то 
улыбавшаяся мне, изменилась!
Прости! Каждый день душа моя прощается и возвращается к тебе, о тебе плачут очи 
мои, дабы яснее увидать ту страну, где ты теперь находишься.”
Тут уже ясно слышится отречение, зависть к собственной юности, стремление к 
тому времени “лишенному трудов”, которое так хотелось бы удержать из-за 
глубокого отвращения ко всякой обязательной деятельности, не вознаграждаемой 
непосредственным наслаждением. Трудная и продолжительная работа, направленная к 
далекой цели, невозможна ни для ребенка, ни для примитивного человека. Трудно 
решить, возможно ли прямо назвать это леностью; во всяком случае это состояние 
близко соприкасается с нею, ибо жизнь чувства на примитивной ступени, 
инфантильной ли или архаической, отличается необыкновенной косностью и 
произволом в своих проявлениях.
Последняя строфа не предвещает ничего хорошего: поэт вглядывается в другую 
страну, в берег солнечного заката или восхода. Любовь его уже не удерживает, 
узы, связывающие его с миром, порваны и он громко взывает о помощи, обращаясь к 
матери.
АХИЛЛ 
“Великолепный сын богов! Потеряв возлюбленную, ты пошел на берег моря и 
заплакал над водами. Сердце твое, жалуясь, стремится в глубину священной 
пропасти, где, далеко от шума кораблей, глубоко под волнами, в мирном гроте, 
живет прекрасная Фетида, твоя покровительница, богиня моря. Могучая богиня была 
матерью юноши; она когда-то любвеобильно выкормила мальчика на утесистом берегу 
его острова, под могучие песни волн, и превратила его в героя, купая в 
подкрепляющем океане. И мать услыхала жалобу юноши, печально поднялась со дна 
морского, подобно легкому облачку, нежным объятием утишила страдания своего 
любимца и он услыхал ее вкрадчивые речи, сулящие ему помощь. Сын богов! Будь я 
подобен тебе, и я бы мог доверить тайное мое горе одному из небесных. Но я и 
глядеть не должен на это, должен переносить позор этот, точно я никогда не 
принадлежал ей, со слезами вспоминающей обо мне. Добрые боги! Вы все же слышите 
всякую людскую мольбу. С первых моих лет я глубоко и набожно люблю тебя, о 
священный свет дневной; сердце мое с чрезмерной тоской, с глубокой искренностью 
чувствовало и землю, и источники и леса твои, и тебя, о отец мой эфир! О добрые 
боги! Утишите же вы мои страдания, дабы душа моя не умолкла слишком рано, дабы 
я мог продолжать жить и благодарить вас радостной песнью в течении быстро 
пролетающего дня, о высокие небесные власти — благодарить за прежде содеянное 
мне добро, за радости промелькнувшей юности; впоследствии же великодушно 
возьмите к себе одинокого.” 143
Песни эти рисуют постоянное отставание и постепенно растущее отчуждение от 
жизни, все более глубокое опускание в материнскую пропасть собственного 
существа — лучше, нежели можно бы было это сделать сухими словами. К этим 
песням обращенной вспять тоски присоединяется, подобно некоему жуткому, 
загадочному гостю, апокалиптическая поэма “Патмос”, как бы окутанная глубинными 
туманами, всеохватывающими “рядами облаков” матери, посылающей безумие. В поэме 
этой вновь загораются старинные мифологические помыслы, одетые символами 
предчувствия солнечного умирания и возрождения жизни. У подобных больных всегда 
можно найти сходные образы.
Вот несколько наиболее значительных отрывков из Патмоса:
“Близок и трудно постигаем Бог, но там, где опасность — там является и 
спасающее.”
Слова эти указывают, что libido теперь достигла наибольшей глубины, где 
“опасность велика” 144. Там “близок Бог”: там человеку возможно найти 
внутреннее солнце, собственную свою солнечную обновляющуюся природу, 
скрывающуюся в материнских недрах, подобно солнцу в ночные часы.
“В расселинах, во мраке живут орлы и сыны Альп бесстрашно переходят через 
пропасти по легким мостам.”
Эти слова развивают все далее это мрачно-фантастическое стихотворение. Орел, 
птица солнца, обитает в темноте — libido скрылась; но обитатели гор шагают по 
высотам — вероятно, это боги (“вы странствуете по высотам, в свете”), образы 
символизирующие солнце, идущее по небу, летящее над глубиной, подобно орлу.
“Потому — ибо вокруг теснятся вершины времени и наилюбимейшие находятся на 
близких, но разобщеннейших горах — потому даруй нам невинную воду, о даруй нам 
крылья проникновенного разума, дабы перелететь и вновь вернуться!”
Первые строки являются неясным изображением гор и времени (вызванным, вероятно, 
солнцем, странствующим над горами); следующая картина, пребывание наиболее 
любящих вблизи друг от друга при одновременной разлуке, вероятно относится к 
жизни в подземном мире 145, где мы соединены со всем, что мы когда-то любили, в 
то же время не будучи в состоянии наслаждаться этим счастьем — ибо все 
окружающее нас лишь тень и