ы, печень и легкие — горы, травы и деревья — грива его, восходящее солнце — 
его передняя часть, нисходящее солнце — его задняя часть.— “Океан — ему родной, 
океан — его колыбель”.
Несомненно, что в данном случае лошадь символически истолкована в смысле 
времени, равно как и в смысле вселенной. В митриацизме мы встречаем странного 
бога времени, Эона, Кроноса, или, как его еще называют, Deus leontecephalus, 
потому что его стереотипно изображают в виде человека с львиной головой, 
стоящего в застывшей позе и обвитого змеей, голова которой вздымается над 
львиной и свешивается на перед. Он держит в каждой руке по ключу, на груди его 
покоится перун, за спиной вздымаются четыре крыла, соответствующие четырем 
ветрам, иногда тело его изображается покрытым знаками зодиака. Дополнительные 
признаки его — петух и орудие. В утрехтском псалтыре Каролингов, имеющем 
античные образцы, Век-Эон изображен голым человеком, держащим в руках змею 14.
Это божество — как на то уже указывает самое название его — является символом 
времени; интересно отметить, что этот символ, в свою очередь, составлен из 
символов libido. Лев, как зодиакальный знак сильнейшего летнего зноя 15, есть 
символ неудержимого желания. (“Душа моя рыкает голосом голодного льва”, говорит 
Мехтильда Магдебургская). В мистериях Митры змея часто бывает враждебной льву, 
что соответствует очень распространенному мифу о борьбе солнца с драконом. В 
египетской Книге Мертвых Тума даже называют котом, потому что он в таком образе 
побеждает змея Апофиса.
Обвивание является одновременно и поглощением, проникновением в материнскую 
утробу. Точно так же и время определяется закатом и восходом солнца, то есть 
умиранием и возрождением libido. Эмблема петуха опять-таки указывает на время, 
а орудие — на творческую силу его 16. Ормузд и Ариман произошли от “бесконечно 
долгой длительности”. Время не что иное, как пустое и лишь формальное понятие, 
оно выражается в мистериях как метаморфоза творческой силы, libido. Макробиус 
говорит: “Современность изображается в виде львиной головы, так как свойства, 
ее обусловливающие — крепость и огненность”. Филон же Александрийский 
рассуждает так: “Самыми дурными людьми, желающими затмить существенное бытие, 
время признается за бога; людьми помраченными время рассматривается как 
основная причина мира, но людьми мудрыми и отличными не время, а бог признается 
за бога”.
Фирдуси часто берет время как символ рока, которому, как мы знаем, присуща 
природа libido. Но вышеупомянутый индусский текст идет еще- дальше: в символе 
коня заключена вся вселенная; океан — ему родной, океан — его колыбель; океан — 
море, то есть мать, отожествленная с мировой душой, материнское значение 
которой мы уже видели выше. Как Эон не что иное, как libido в стадии обвивания, 
то есть в стадии смерти и возрождения, так и колыбель лошади есть море; иными 
словами: libido заключается в матери — умирающая и вновь воскресающая; точно 
так же и символ Христа изображен висящим, подобно зрелому плоду, на дереве 
жизни, умирающим и вновь воскресающим.
Мы уже видели выше, как лошадь, через Игтдразил, связана с символикой дерева. 
Лошадь есть также “дерево смерти”; так в средние века погребальные носилки 
назывались “лошадью св. Михаила”, а на новоперсидском языке вместо гроба 
говорят “деревянная лошадь” 17. Лошадь также играет роль психопомпа, ибо верхом 
на ней переправляются в потусторонний мир; женщины-кони уносят души (валькирии).
 В новогреческих песнях говорится о Хароне, верхом на коне. Ясно, что все эти 
определения приводят нас к материнской символике. Троянская лошадь представляла 
собой единственное средство победить город, ибо лишь тот является непобедимым 
героем, кто вновь проник в мать и из нее вновь возродился. Троянская лошадь не 
что иное, как чародейство, точно так же как и жертвенные огни, . служившие для 
заклинания роковой необходимости. Очевидно, что формула гласила так: “Для того, 
чтобы преодолеть затруднение, ты должен совершить инцест, то есть еще раз 
родиться из твоей матери”. Можно предположить, что вколачивание гвоздя в 
священное дерево имело такое же значение. Таким же палладиумом была, очевидно, 
и “палка в железе” в Вене.
Следует еще упомянуть об одной символической форме, а именно: черт иногда 
изображается верхом на треногой лошади. Богиня смерти, Гель, во время чумы 
также едет верхом на треногой лошади 18. Стоящий в небесном дождевом озере 
Вурукаша исполинский осел тоже о трех ногах: его моча очищает воду озера, от 
его рева зачинают все полезные звери, а все вредные выкидывают. Триада 
опять-таки указывает на фаллический элемент. Противоположная символика, которую 
мы видим у богини Гель, слилась в единый образ в легенде об осле, стоящем в 
озере Вурукаша. Libido присуще как оплодотворяющее, так и разрушающее свойство.
Все эти определения, взятые вместе, ясно раскрывают перед нами следующие 
основные черты: лошадь есть символ libido, имеющий отчасти фаллическое, отчасти 
материнское значение, точно так же, как и дерево; следовательно он и 
представляет собой libido в таком сочетании, а именно libido вытесненную 
благодаря кровосмесительному запрету.
К герою драмы, описанной Миллер, подкрадывается индеец, готовясь пустить в него 
стрелу. Но Шивантопель гордо стоит, выпятив грудь навстречу врагу. Эта картина 
напоминает авторше сцену между Кассием и Брутом в Юлии Цезаре Шекспира 19). 
Между друзьями возникло недоразумение: Брут упрекает Кассия в том, что тот 
отказывает ему в деньгах для легионов. Обиженный и раздраженный Кассий 
разливается жалобами:
“Где вы, где вы Антоний и Октавий?.. 
Зову я вас, чтоб Кассию отметить! 
Он жить устал! он ненавидим теми, 
Кого любил! Он братом оскорблен, 
Как низкий раб. Его все недостатки. 
Сосчитаны, занесены, как в опись 
И брошены затем ему в лицо!.. 
Я выплакать слезами мог бы душу 
Теперь свою! — Смотри, вот мой кинжал! 
Вот грудь моя: в ней скрыто сердце, чище 
Чем золото; ценней, чем те богатства, 
Которые один лишь только Плутус 
Мог накопить в подземных глубинах. 
Ты Римлянин! Вот мой кинжал! Тебе 
Отказ послал я в деньгах — отдаю 
За то теперь тебе мое я сердце. 
Рази его, рази, как поразил 
Ты Цезаря! Ведь знаю я, что ты, 
И поразив, любил его в тот час