орых уклонов христианского исповедничества, обязаны мы Пфистеру. Лейтмотив 
этих работ есть вскрытие исторических проблем через применение 
психоаналитических, то есть почерпнутых из деятельности современной 
бессознательной души познаний к данному историческому материалу. Я должен 
направить читателя всецело к перечисленным трудам, чтобы он мог приобрести 
сведения об объеме и характере уже достигнутых знаний. В подробностях 
толкования во многих местах еще недостаточно уверены, что, однако, никоим 
образом не вредит общему результату. Последний был бы достаточно значительным, 
даже если бы он вскрыл только отдаленную аналогию между психологическим 
строением памятников истории и структурой индивидуально-психологических данных 
новейшего творчества. Прослеженность этой аналогии в упомянутых работах не 
подлежит сомнению для каждого вдумчивого читателя. Эта аналогия царит особенно 
в символике, как то на убедительных примерах показали Риклин, Ранк, Мэдер и 
Абрагам, затем в отдельных механизмах бессознательной работы, каковыми являются 
вытеснение, сгущение и т. д., что с особенной яркостью показано Абрагамом.
Психоаналитический исследователь занимался до сих пор преимущественно анализом 
индивидуально-психологических проблем. При настоящем положении дела 
представляется мне более или менее неотклонимым требованием для психоаналитика 
— расширить анализ индивидуальных проблем через привлечение исторического 
материала, как это уже образцово сделано Фрейдом в его работе о Леонардо да 
Винчи. Ибо совершенно так же, как психоаналитические познания усиливают 
понимание историко-психологических образований, могут, наоборот, и исторические 
материалы пролить новый свет на индивидуально-психологические проблемы. Такие и 
подобные им соображения побудили меня перенести большее внимание на 
исторические явления, в надежде приобрести таким путем новые взгляды на 
основоположения индивидуальной психологии.
II. О двух видах мышления 
Известно, что одним из основных положений аналитической психологии является то, 
что сновидения должны быть понимаемы символически, что их не следует брать 
буквально, как они представляются спящему, а должно предполагать за ними 
скрытый смысл. Эта стародавняя мысль о символике вновь вызвала не только 
критику, но даже ожесточенную оппозицию. По-видимому ничто не представляется 
обыкновенному человеческому рассудку столь неслыханным, как то, что сон будто 
является чем-то, что полно смысла, и потому способно быть истолкованным: этим 
положением высказывается ведь некая истина, уже тысячелетия как хорошо 
известная людям, а потому совершенно банальная. Вспоминают, что еще на школьной 
скамье слышали о египетских и халдейских снотолкователях, слышали и об Иосифе, 
который толковал сны Фараону; слышали и о соннике Артемидора. Из бесчисленных 
письменных источников всех времен и народов знаем мы о значительных и 
пророческих снах, о снах, возвещающих несчастье и приносящих исцеление, которое 
бог посылал спавшим в храме больным. Мы знаем сон матери Августа, которой 
снилось, что она забеременела от некоего божества, превратившегося в змею. Мы 
не станем нагромождать указаний и примеров, чтобы доказать существование веры в 
символическое значение сна. Если какая-нибудь истина так стара и столь 
повсеместно исповедуема, то она должна быть каким-нибудь образом истинна, а 
именно, как это большей частью имеет место, истинна не реально, но 
психологически. (Это неразличение виновато в том, что представители научной 
банальности отбрасывали по временам иное старинное наследие истины; все дело 
именно в том, что такое наследие является истинным не реально, но 
психологически, а представители научной банальности ни в одну эпоху не способны 
были понять это.)
Для нашего сознания едва ли мыслимо допустить, что вне нас существующий бог 
причиняет сон, или что сон ео ipso пророчески предусматривает будущее. Если же 
мы переведем это на психическое, то с этим античным воззрением можно будет 
скорее примириться: сон возникает из неизвестной нам, но важной части души и 
занимается желаниями нашего завтрашнего дня. Эта выведенная из античного 
суеверного воззрения на сон психологическая формулировка точно совпадает с 
психологией Фрейда, по которой источником сна является желание, подымающееся из 
бессознательного.
По старинному поверию божество или демон говорит на символическом языке спящему,
 а толкователь снов имеет своей задачей разгадать эту загадочную речь. На 
современном языке это означает, что сон представляет собой ряд образов, 
по-видимому, противоречивых и бессмысленных, но проистекающих, однако, из 
такого психологического материала, из которого раскрывается ясный их смысл.
Если бы мне пришлось предположить полное незнакомство моих читателей с анализом 
снов, то я вынужден был бы доказать это положение многочисленными примерами. 
Ныне же все эти вещи слишком известны, так что во внимание к психоаналитически 
образованной публике необходимо быть скупым на обыденную казуистику снов, чтобы 
не стать скучным. Особенное неудобство заключается в том, что нельзя рассказать 
ни одного сна без того, чтобы потом не присоединить к нему половины 
жизнеописания, которая дает индивидуальные основоположения этому сну. 
Существуют и некоторые типичные сны, которые можно рассказать без присоединения 
большого балласта. Один из таких снов есть сон о половом насилии, особенно 
часто встречающийся у женщин. Девушка, засыпая после веселого бала, видит во 
сне: разбойник с шумом взламывает ее дверь и прокалывает ее тело копьем.
Эта тема, непосредственно понятная сама собой, имеет бесчисленные варианты, 
которые то просты, то сложны. Вместо копья снится меч, кинжал, револьвер, ружье,
 пушка, пожарная труба, лейка, или же акт насилия обозначается взломом, 
преследованием, кражей или же, наконец, кто-нибудь оказывается спрятавшимся в 
шкафу либо под кроватью. Или опасность олицетворяется животными: лошадью, 
которая бросает спящую наземь и ударяет ее задней ногой по телу, львами, 
тиграми, с