достоинства, то легко 
показать (на ассоциативном материале) неадекватность и ребячливость его 
намерений, во многом обусловленных детским стремлением быть похожим на 
родителей или превзойти их Но если это случай неполноценности, когда 
всепроникающее чувство ненужности уже захлестнуло все положительные качества 
личности пациента, то было бы крайне неправильно еще более подавлять его 
показом того, какой он инфантильный, нелепый и даже испорченный. Это резко 
усилило бы его чувство незначительности, а также вызвало бы лишь сопротивление 
лечению.
 Нет такого терапевтического метода или доктрины, которые подходили бы каждому 
больному, ибо любой пациент-это личность, находящаяся в своем особом состоянии. 
Я помню одного больного, лечение которого заняло девять лет. Каждый год я 
наблюдал его всего несколько недель, поскольку остальное время он находился за 
границей. С самого начала я понял, что его беспокоит, но столкнулся с тем, что 
малейшая попытка с моей стороны приблизиться к истине вызывала бурную защитную 
реакцию, угрожавшую перерасти в полный разрыв отношений. Нравилось мне это или 
нет, но я был вынужден предпринимать все усилил для того, чтобы сохранить 
отношения, и следовать его настроениям, которые, вслед за его снами, уводили 
нас далеко от сути его невроза. Тематика наших бесед была настолько широка, что 
я едва не винил себя в том, что ввожу в заблуждение пациента. Только лишь 
медленное, но заметное улучшение его состояния удерживало меня от того, чтобы 
раскрыть ему грубую истину.
 На десятый год, однако, больной объявил себя полностью выздоровевшим и 
избавившимся от всех мучивших его расстройств. Я был крайне удивлен, так как 
теоретически он был неизлечим. Заметив мое изумление, он сказал, улыбнувшись 
(цитирую): "Больше всего я благодарен вам за безупречные чуткость и терпение, 
позволившие перехитрить болезненный источник невроза. Теперь я готов вам 
рассказать о нем. Если бы я мог раньше спокойно говорить об этом, то на первой 
же консультации рассказал бы все. Но тогда мои отношения с вами не сложились бы.
 Куда бы я тогда обратился? Я оказался бы моральным банкротом. За десять лет я 
научился доверять вам, и по мере роста моего доверия улучшалось и мое состояние.
 Я выздоровел, потому что этот постепенный процесс восстановил мою веру в 
самого себя. Теперь у меня достаточно сил, чтобы обсуждать терзавшую меня 
проблему".
 Затем он с опустошающей откровенностью рассказал свою боль, и тогда я понял, 
почему процесс лечения проходил в такой необычной форме. Дело в том, что 
пережитый пациентом шок был такой силы, что он не мог в одиночку противостоять 
ему. Он нуждался в чьей-то поддержке, а терапевтическая задача заключалась 
здесь не столько в применении клинической теории, сколько в постепенном 
восстановлении доверия.
 Случаи, подобные описанному, научили меня приспосабливать методику к 
особенностям конкретного пациента, а не углубляться в общетеоретические 
размышления, которые могут оказаться неприменимыми на практике. Накопленное за 
шестьдесят лет практики знание человеческой природы научило меня рассматривать 
каждый случай болезни как новый, к которому я должен подобрать особый ключ. 
Иногда я, не колеблясь, погружался в тщательный анализ событий и фантазий 
детства; другой раз начинал с верхушки, даже если это означало 
головокружительный подъем к вершинам отвлеченной метафизической мысли. 
Главное-понять язык индивидуальности больного и вместе с его подсознанием на 
ощупь пробираться к свету. И здесь от случая к случаю могут требоваться 
совершенно разные приемы.
 Это особенно верно для толкования символов. Двум разным людям могут присниться 
почти идентичные сны. (Клиническая практика быстро обнаруживает, что подобные 
совпадения не так необычны, как может показаться неспециалисту). Тем не менее, 
если один из них молод, а другой - в годах, то проблемы, беспокоящие их, будут 
отличаться, а значит, и давать их снам одно и то же толкование было бы нелепо.
 Подходящим примером может служить сон о том, как группа молодежи скачет на 
лошадях по бескрайнему полю. Тот, кому снится - впереди, он прыгает через ров с 
водой и берет это препятствие. Остальные падают в ров. Молодой человек, 
рассказавший мне этот сон, был осторожным интровертом. Однако такой же сон я 
слышал и от пожилого человека, отважного по натуре, всегда очень активного и 
предприимчивого. Когда ему приснился этот сон, он был инвалидом, приносящим 
немало хлопот докторам и сиделкам. Несоблюдение предписаний врачей шло ему во 
вред.
 Мне было ясно, что молодому человеку сон говорил, что он должен делать, а 
пожилому - указывал на то, что он еще продолжал делать. Молодого и 
колеблющегося этот сон воодушевлял, старый же не нуждался ни в каком 
воодушевлении, так как все еще переполнявший его дух приключений стал в 
действительности для него обузой. На этом примере хорошо видно, что толкование 
снов и символов во многом зависит от состояния разума сновидца и особенностей 
его жизни.
 
 Архетип в символике сновидений
 Я уже высказывал предположение о том, что сны выполняют задачу компенсации. 
Это допущение означает, что сновидение - это обычное психическое явление, в 
процессе которого неосознанные реакции или спонтанные импульсы передаются 
сознанию. Многие сны можно расшифровать с помощью сновидца, Его объяснения по 
поводу подтекста сна и вызываемых его символикой ассоциаций зачастую позволяют 
охватить все аспекты сновидения.
 Этот метод применим при обычных ситуациях, когда вы слышите сон-другой от 
родственника, приятеля или пациента в разговоре с ними. Однако когда речь идет 
о серии навязчивых снов или о снах с ярко выраженной эмоциональной окраской, 
личных ассоциаций сновидца обычно не хватает для удовлетворительного толкования.
 В таких случаях мы должны принять во внимание явление (впервые описанное и 
откомментированное Фрейдом), заключающееся в час