экспериментальным материалом. Отклик, встреченный Фрейдом с его каузальной 
сексуальной теорией неврозов и убеждением, что психическая жизнь вращается, 
главным образом, вокруг инфантильной жажды удовольствия и ее удовлетворения, 
должен был бы показать психологу, что такой образ мысли широко распространен. 
Это своего рода духовная установка, течение, независимо от теории Фрейда 
проявляющееся как коллективно-психологический феномен одновременно в разных 
местах и обстоятельствах. Я хочу напомнить, с одной стороны, работы Хэвлока 
Эллиса (Havelock Ellis) и Августа Фореля (August Forel), собирателей (Sammler) 
Anthropophyteia (О рождении человека (гр.) - Прим. ред.), а также сексуальные 
эксперименты поствикторианской эпохи в англосаксонских странах и широкое 
обсуждение сексуальной темы в художественной литературе, начиная с французских 
реалистов. Фрейд является одним из представителей нынешней психической 
действительности, это факт особой природы, на которой, по понятным причинам, мы 
не будем подробно останавливаться.
 Признание по обе стороны океана, встреченное Адлером наравне с Фрейдом, 
указывает на неоспоримый факт: потребность в самоутверждении, основанная на 
неполноценности, убедительно объясняет факты множеству людей. Нельзя отрицать, 
что его взгляды объясняют психические факты, не нашедшие должного внимания во 
фрейдовской концепции. Мне вряд ли стоит подробно ссылаться на те 
коллективно-психологические и социальные условия, которые отвечают адлеровской 
концепции и делают ее своей теорией. Они очевидны.
 Было бы непростительной ошибкой не видеть истинности фрейдовской и адлеровской 
концепций - но столь же неверно считать истинной только одну из них. 
Действительно, одни случаи лучше описываются и объясняются одной теорией, а 
другие - другой.
 Я не могу обвинить ни одного из авторов в фундаментальной ошибке, напротив, я 
стремлюсь как можно шире использовать обе гипотезы, признавая их относительную 
правильность. Мне вообще бы не пришло в голову уходить с пути Фрейда, если бы я 
не споткнулся о факты, потребовавшие изменений. Это касается и моего отношения 
к концепции Адлера.
 После всего вышесказанного вряд ли стоит подчеркивать, что истинность моих 
собственных взглядов представляется мне столь же относительной, и я чувствую 
себя лишь сторонником другой предрасположенности. Могу повторить вслед за 
Кольриджем: "Я верую в единую и единственно благодатную церковь, единственным 
членом которой пока являюсь." Где-где, а в прикладной психологии мы должны быть 
скромны и допускать многообразие противоречивых мнений, поскольку еще очень 
далеко до того, чтобы знать что-нибудь фундаментальное о самом благородном 
объекте науки - человеческой душе. Пока у нас есть лишь более-менее 
убедительные мнения, которые никак не удается наложить друг на друга.
 Поэтому, мое обращение к аудитории с изложением своих взглядов не надо 
превратно понимать как восхваление новой истины или провозглашение 
окончательного евангелия. В действительности я могу говорить лишь о попытках 
пролить свет на непонятные психические факты, либо преодолеть терапевтические 
трудности.
 Как раз с этого последнего момента я хотел бы начать, потому что здесь и 
заключена настоятельная необходимость изменений. Известно, что можно долго 
продержаться со слабой теорией, но никак не с плохими терапевтическими методами.
 В своей почти тридцатилетней психотерапевтической практике я собрал немалую 
коллекцию неудач, запомнившихся гораздо лучше, чем удачи. Удачи могут быть у 
любого, начиная с примитивного шамана и знахаря. На успехах психотерапевт мало 
чему или ничему не учится, ибо они, главным образом, укрепляют его заблуждения. 
Неудачи же - чрезвычайно ценный опыт, потому что в них не только открывается 
путь к истине, но и происходит изменение наших представлений и методов.
 Признавая и на практике тот стимул, которым я обязан в первую очередь Фрейду, 
а затем и Адлеру (что выражается в стремлении использовать в лечении пациентов 
каждую возможность, предоставляемую их точками зрения), тем не менее, я должен 
подчеркнуть, что бывали и поражения, оставившие ощущение, что их можно было бы 
избежать, если бы учесть факты, позднее вынудившие меня к изменениям.
 Обрисовать здесь все обстоятельства, в которых я спотыкался, почти невозможно. 
Могу выделить несколько типичных случаев. Основные трудности у меня были с 
немолодыми пациентами, в возрасте после сорока. С молодыми людьми я, как 
правило, обхожусь уже известными точками зрения, ибо и психоанализ Фрейда, и 
адлерианство стремятся адаптировать пациента, привести его к норме. Обе точки 
зрения прекрасно годятся для молодых людей, их использование не оставляет 
непроработанного материала. С более старыми людьми, как свидетельствует мой 
опыт, все не так просто. Мне вообще кажется, что основные психические данности 
сильно меняются в ходе жизни, настолько, что можно говорить о психологии первой 
и второй половины жизни. Как правило, жизнь молодого человека идет под знаком 
общей экспансии с достижением зримых целей, и его невроз основывается, главным 
образом, на нерешительности или отступлении перед трудностями. В отличие от 
него, жизнь стареющего человека находится под знаком укрепления достигнутого. 
Его невроз основывается на несвоевременном сохранении юношеской установки. Как 
молодой невротик боится жизни, так старый отступает перед смертью. То, что было 
для молодого нормальной целью, становится для старого невротическим 
препятствием; в конечном итоге медлительность молодого невротика превращает его 
нормальную (первоначально) зависимость от родителей в противящееся жизни 
отношение инцеста. Естественно, что у молодого человека невроз, сопротивление, 
вытеснение, перенос, фикции и т.д. имеют обратный смысл по сравнению со всем 
этим у старого, несмотря на все кажущееся сходство. Соответственно, и цели 
терапии должны быть изменены. Поэтому возраст пациента представляется мне в