чувственного впечатления и отделывался от всяких соображений человеческого 
разума разными объяснениями, частью нелепыми, частью вообще непригодными.
   Вряд ли можно допустить, чтобы Лютер держался этого догмата только в силу 
традиции: ведь именно он в достаточной мере доказал свою способность 
освобождаться от традиционных форм веры. Я думаю, мы имеем полное право 
предположить, что приобщение к «действительному» и материальному во время 
причастия своим воздействием на чувства именно и имело для Лютера 
первенствующее значение — значение, стоящее для него даже выше евангелического 
принципа, что единый носитель милости Божией есть Логос, Слово, а отнюдь не 
обряд. Конечно, и для Лютера Слово имело спасительное значение, однако наряду с 
ним было и само вкушение причастия, которое для него являлось также способом 
передачи благодати Божией. Как уже сказано выше, это могло быть лишь мнимой 
уступкой учению Католической церкви, в действительности же это было 
обусловленное психологической потребностью Лютера признание данности чувства, 
основанной на непосредственном чувственном переживании.
   Противоположностью точки зрения Лютера являлось чисто символическое 
понимание Цвингли. Для него причастие было лишь «духовным» приобщением к плоти 
и крови Христовой. Такая точка зрения обусловлена разумом и идейным пониманием 
обряда. Преимуществом такого понимания является то, что оно не нарушает 
евангелического принципа и вместе с тем не впадает в противоразумные гипотезы. 
Но, с другой стороны, оно не дает того, что Лютер хотел бы сохранить в обряде, 
именно реальности чувственного впечатления и свойственной ему особенной, 
окрашенной чувством ценности. Хотя и у Цвингли причащались, хотя и у него, как 
у Лютера, вкушали хлеб и вино, однако в его понимании нет формулы, адекватно 
передающей ту ценность объекта, которая связана с ощущением и с чувством. Лютер 
дал эту формулу, но она оскорбляла разум и евангелический принцип. Но это было 
совершенно безразлично для точки зрения, обусловленной ощущением и чувством, и 
ее за это нельзя осуждать: ведь и «идее», «принципу» также безразлично, каковы 
ощущения объекта. В конечном итоге обе точки зрения исключают одна другую.
   Для представителя экстравертного воззрения преимущество на стороне 
формулировки Лютера, для представителя идейной точки зрения — преимущество на 
стороне формулировки Цвингли. Ввиду того что формула Цвингли не насилует 
чувства и ощущения, а только дает идейное воззрение, то кажется, как будто дана 
возможность для объективного воздействия. Но по-видимому, экстравертная точка 
зрения не довольствуется одной только этой возможностью, а требует еще и 
формулирования, причем идея следует за ценностью, обусловленной ощущением, 
точно так же как идейное формулирование требует, чтобы чувство и ощущение 
следовали за ним.
   Кончая эту главу о принципе типов в истории античного и средневекового духа, 
я вполне сознаю, что не дал ничего, кроме простой постановки вопроса. Моя 
компетенция не достаточно велика, чтобы исчерпать эту трудную и обширную 
проблему. Если мне удалось передать читателю впечатление о наличии 
типически-различных точек зрения, то я считаю, что моя задача выполнена. Нужно 
ли добавлять, что я вполне осознаю, что ни одна из затронутых мною тем не 
разработана до конца? Я должен предоставить этот труд тем, кто в этой области 
более осведомлен, нежели я.
II. Идеи Шиллера о проблеме типов.
1. Письма об эстетическом воспитании человека.
а) Ведущая и подчиненная функции.
   Насколько я мог узнать при скудости своих средств исследования вопроса, 
Фридрих Шиллер был, по-видимому, первым, попытавшимся провести в более широком 
масштабе сознательное различение типических установок, входя при этом во все 
подробности вопроса. Знаменательную эту попытку показать различие данных двух 
механизмов и вместе с тем возможность их соединения мы встречаем в статье 
Шиллера «Об эстетическом воспитании человека», впервые появившейся в печати в 
1795 году. Статья состоит из ряда писем Шиллера к герцогу 
Гольштейн-Аугустенбургскому. /33- Bd.XVIII/
   Поражающая в статье Шиллера глубина мысли, ее психологическое проникновение 
в материал и широкие перспективы, открывающие возможность психологического 
разрешения конфликта, побуждают меня более подробно изложить и оценить его идеи,
 которые до сих пор вряд ли когда-либо обсуждались в такой связи. Из 
дальнейшего нашего исследования выяснится, сколь велика заслуга Шиллера с 
психологической точки зрения: он дает нам вполне выработанные точки зрения, 
которые мы в нашей психологической науке только теперь начинаем принимать во 
внимание. Задача, конечно, не из легких, и может случиться, что идеям Шиллера я 
придам такое толкование, о котором будут вправе утверждать, что смысл его не 
соответствует словам автора. Несмотря на то что во всех знаменательных местах я 
постараюсь дословно цитировать самого автора, мне вряд ли удастся ввести его 
идеи в намеченную мною связь, не сопровождая их при этом некоторыми 
толкованиями и объяснениями. С одной стороны, меня к этому принудит 
вышеупомянутое обстоятельство, с другой стороны — тот непреложный факт, что 
Шиллер и сам принадлежит к определенному типу, что заставляет его, даже против 
собственной воли, давать одностороннее описание. Ограниченность нашего 
понимания и познания вряд ли где-либо выступает так ярко, как именно в 
изложении психологических вопросов, потому что нам почти невозможно передавать 
какие-либо картины, кроме тех, основные черты которых заложены в нашем 
собственном психическом в качестве образцов.
   Целый ряд характеристичных черт приводит меня к заключению, что Шиллер по 
природе своей принадлежал к интровертному типу, тогда как Гете по природе своей 
склоняется более в сторону экстраверсии. Нетрудно будет найти и собственный