сколько-нибудь ярко выраженного субъекта, то подавляются и последние остатки 
действительно личной точки зрения. Субъект до такой степени всасывается в 
отдельные чувствующие процессы, что наблюдатель выносит такое впечатление, как 
будто бы перед ним был один только процесс чувствования и не было бы более 
субъекта чувства. В таком состоянии чувствование совершенно утрачивает свою 
первоначальную человечную теплоту, оно производит впечатление позы, 
непостоянства, ненадежности, а в худших случаях впечатление истерического 
состояния.
   4. Экстравертный чувствующий тип
   Поскольку чувство есть особенность, явно более свойственная женской 
психологии, чем мышление, постольку наиболее ярко выраженные чувственные типы 
встречаются среди особ женского пола. Если экстравертное чувство имеет примат, 
то мы говорим об экстравертном чувствующем типе. Примеры, которые преподносятся 
мне при этом, относятся почти все без исключения к женщинам. Такого рода 
женщина живет, руководствуясь своим чувством. Благодаря воспитанию ее чувство 
развилось до функции, приноровленной и подчиненной сознательному контролю. В 
случаях, не представляющих собой крайности, чувство имеет личный характер, хотя 
субъективный элемент был уже в высокой мере подавлен; поэтому личность 
оказывается приноровленной к объективным условиям. Чувства согласуются с 
объективными ситуациями и общезначимыми ценностями. Это нигде не проявляется 
так ясно, как в так называемом выборе объекта любви: любят «подходящего» 
мужчину, а не какого-нибудь другого; он является подходящим не потому, что 
вполне отвечает субъективному скрытому существу женщины — в большинстве случаев 
она об этом совершенно не знает, — а потому, что он отвечает всем разумным 
требованиям в отношении сословия, возраста, имущественного состояния, 
значительности н почтенности своей семьи. Конечно, такую формулу легко можно 
было бы отклонить как ироническую и обесценивающую, если бы я не был вполне 
убежден, что чувство любви у этой женщины вполне соответствует ее выбору. 
Чувство ее — подлинное, а не выдуманное от «разума». Таких «разумных» браков — 
бесчисленное множество, и они отнюдь не самые плохие. Такие жены бывают 
хорошими подругами своих мужей и хорошими матерями, пока их мужья и дети имеют 
обычный в этой стране психический уклад.
   «Правильно» чувствовать можно лишь тогда, когда иное не мешает чувству. Но 
ничто так сильно не мешает чувству, как мышление. Поэтому без дальнейших 
разъяснений понятно, что мышление у этого типа по возможности подавляется. Этим 
мы отнюдь не хотим сказать, что такая женщина вообще не думает; напротив, она 
думает, может быть очень много и очень умно, но ее мышление никогда не есть sui 
generis, оно есть лишь эпиметеевский придаток ее чувству. То, чего она не может 
чувствовать, она не может и мыслить сознательно. «Не могу же я думать того, 
чего не чувствую», — сказал мне однажды негодующим тоном один такой «типаж». 
Насколько ей позволено чувство, она отлично может мыслить, но каждый, даже 
наиболее логический вывод, который мог бы повести к нарушающему чувство 
результату, «с порога» отклоняется. О нем просто не думают. И так она ценит и 
любит все, что хорошо согласно объективной оценке; все остальное существует как 
бы вне ее самой.
   Но эта картина меняется, если значение объекта достигает еще более высокой 
ступени. Тогда, как я уже разъяснил выше, происходит такая ассимиляция субъекта 
к объекту, что сам субъект чувства более или менее исчезает. Чувственный 
процесс утрачивает личный характер, он становится чувством самим по себе, и 
получается впечатление, как будто бы личность вполне растворяется в чувстве 
каждого данного момента. Так как в жизни одна ситуация постоянно сменяет другую,
 вызывая при этом различные или даже противоположные окраски чувством, то и 
личность разлагается на столько же различных чувств. В одном случае человек 
представляет собою одно, в другом случае нечто совершенно другое — по 
видимости; ибо в действительности такое многообразие в единой личности 
совершенно невозможно. Основа эго остается ведь всегда той же самой и поэтому 
вступает в явную оппозицию к сменяющимся состояниям чувства. Вследствие этого 
наблюдатель воспринимает это выносимое напоказ чувство уже не как личное 
выражение чувствующего, но скорее как искажение его эго, то есть как каприз. 
Смотря по степени диссоциации между эго и состоянием чувства каждого данного 
момента, возникают более или менее явные признаки разъединения с самим собою, 
то есть первоначально компенсирующая установка бессознательного становится 
явной оппозицией. Это проявляется прежде всего в преувеличенном выражении 
чувств, например в громких и навязчивых чувствительных предикатах, которые, 
однако, до известной степени не внушают доверия. Они звучат пусто и не убеждают.
 Напротив, они уже обнаруживают возможность того, что этим сверхкомпенсируется 
некоторое противление и что вследствие этого такое окрашенное чувством суждение 
могло бы звучать и совершенно иначе. И действительно, некоторое время спустя 
оно и звучит иначе. Стоит ситуации чуть-чуть измениться, чтобы вызвать тотчас 
же совершенно противоположную оценку того же объекта. Результатом такого опыта 
является то, что наблюдатель не может принять всерьез ни того, ни другого 
суждения. Он начинает составлять про себя свое собственное суждение. Но так как 
для этого тина важнее всего создать интенсивное, окрашенное чувством отношение 
к окружающей среде, то понадобятся удвоенные усилия для того, чтобы преодолеть 
сдержанность окружающих людей. Это ухудшает положение, создавая «заколдованный 
круг». Чем сильнее подчеркивается окрашенное чувством отношение к объекту, тем 
больше бессознательная оппозиция всплывает на поверхность.
   Мы уже видели выше, что экстравертный чувствующий тип больше всего подавляет 
свое мышление, потому что мышление скорее всего способно мешать чувству. В силу 
того же основания и мышление, когда стремится достигнуть каких-либо чистых