бессознательными содержаниями и с прикрепленным к ним, тождественным с ними 
либидо. Но дело в том, что Эпиметею доверены дети Божий, а именно те высшие 
блага человечества, без которых человек есть не что иное, как животное. Через 
соединение с собственной, бессознательной противоположностью наступает 
опасность запустения, опустошения и наводнения, иными словами — ценности 
сознания могут затеряться в энергетических ценностях бессознательного. Если бы 
тот образ естественной красоты и нравственности был принят и сохранен и если бы 
он взбудоражил одной своей безвинной естественностью удушливую нечистоту на 
задворках нашей «нравственной» культуры, тогда дети Божий, несмотря на союз с 
Бегемотом, не подверглись бы никакой опасности, ибо тогда Эпиметей во всякое 
время мог бы отличить ценное от неценного. Но так как символ оказывается 
неприемлемым для нашей односторонности, для нашей рационалистической 
дифференцированности и в то же время искалеченности, то утрачивается всякое 
мерило для ценного и неценного. Если же соединение пар противоположностей в 
качестве высшего события впоследствии все-таки наступает, то по необходимости 
наступает опасность наводнения и разрушения, притом характерно, что она 
наступает вследствие того, что опасные противоположные тенденции вводятся 
контрабандой, под покровом «правильных понятий». И злое, и пагубное можно 
рационализировать и эстетизировать. Таким образом, дети Божий одно за другим 
выдаются Бегемоту, иными словами — сознательные ценности промениваются на 
чистую инстинктивность и отупение. Грубые и варварские тенденции, бывшие доселе 
бессознательными, поглощают сознательные ценности; вот почему Бегемот и 
Левиафан выставляют невидимого кита (бессознательное) в качестве символа для 
своего принципа, тогда как соответствующим символом Эпиметеева царства является 
птица. Кит, живущий в морях, служит всюду символом поглощающего 
бессознательного. [Многочисленные подтверждения см. /29/] Птица, живущая в 
светлом воздушном царстве, является символом сознательной мысли или даже идеала 
(крылья!) и Святого Духа.
   Окончательная гибель добра предотвращается благодаря вмешательству Прометея. 
Он освобождает последнее дитя Божие, Мессию, из-под власти его врагов. Мессия 
становится наследником Царства Божьего, тогда как Прометей и Эпиметей, 
олицетворения разделенных противоположностей, соединившись, возвращаются в свою 
«родную долину». Оба свободны от властвования: Эпиметей потому, что он был 
принужден отказаться от власти, а Прометей потому, что совсем и не стремился к 
ней. Психологически говоря, это означает: интроверсия и экстраверсия перестают 
господствовать в качестве односторонних направлений; тем самым прекращается и 
диссоциация психики. На ее место вступает новая функция, символически 
представленная ребенком, именуемым Мессией, который долгое время пролежал во 
сне. Мессия является посредником, символом новой установки, соединяющей 
противоположности. Это ребенок, мальчик, по древнему образу «puer aeternus», 
своей юностью указывающий на рождение и возвращение потерянного Апокатастазиса 
(Apokatastasis). To, что Пандора принесла на землю в виде образа, что было 
отвергнуто людьми и принесло им несчастье, свершается в Мессии. Такая 
символическая связь соответствует многочисленным опытным данным, вынесенным из 
практики нашей аналитической психологии: когда в сновидениях появляется символ, 
то он по всем вышеприведенным основаниям отвергается и вызывает даже обратную 
реакцию, соответствующую вторжению Бегемота. Из этого конфликта возникает 
упрощение личности и сведение ее к существующим от начала жизни индивидуальным 
основным чертам, обеспечивающим связь созревшей личности с детскими источниками 
энергии. Как показывает Шпиттелер, великая опасность, угрожающая во время 
такого перехода, состоит в том, что вместо символа рационалистически 
воспринимаются возбужденные им архаические влечения, которые и укореняются в 
формах традиционного воззрения.
   Английский мистик У. Блейк /71/ говорит: «Существует два вида людей: 
плодовитые [The prolific — плодовитый, рождающий из себя.] и поглощающие. [The 
devouring — поглощающий, воспринимающий в себя.] Религия есть стремление 
примирить оба эти вида». [«Religion is an endeavour to reconcile the two!»] 
Этими словами Блей-ка, так просто резюмирующими основные идеи Шпиттелера и мое 
изложение их, я хотел бы закончить эту главу. Если я отвел ей необычно много 
места, то лишь потому, что хотел — как и при обсуждении писем Шиллера — отдать 
должное богатству идей и плодотворных указаний, которыми полна поэма Шпиттелера 
«Прометей и Эпиметей». При этом я, насколько возможно было, ограничивался 
существенным и преднамеренно оставил в стороне целый ряд проблем, которые 
следовало бы рассмотреть в исчерпывающем исследовании этого произведения.
VI. Проблема типов в психопатологии.
   Теперь мы обратимся к попытке одного психиатра выделить из запутывающего 
многообразия так называемых психопатических неполноценностей два типа. Эта 
чрезвычайно обширная группа объединяет в себе все те пограничные 
психопатические состояния, которые не могут быть отнесены в область собственно 
психозов; таковы все неврозы и все дегенеративные состояния, а также 
интеллектуальные, моральные, аффективные и другие психические неполноценности.
   Эта попытка была сделана Отто Гроссом, опубликовавшим в 1902 году 
теоретический этюд под названием «Вторичная церебральная функция», основная 
гипотеза которого привела его к установлению двух психологических типов. 
[Переработанное, но, по существу, неизмененное изображение этих типов Гросс 
дает также и в своей книге «О психологических неполноценностях» /72- S.27ff/] 
Хотя Гросс черпает интересующий его эмпирический материал из области 
психических неполноценностей, однако ничто не мешает перенести обретенные там 
точки зрения и в более обширную область нормальной психологии, потому что 
неуравновешенное душевное состояние дает исследователю лишь особенно