не только также верно, как и первое, но и логически эквивалентно ему. Он мог бы 
вспомнить еще и о том, что не только тьма познается через свет, но и наоборот, 
свет познается через тьму.
   Поскольку реально лишь то, что действует, то - по Фоме Аквинскому - лишь 
добро реально в смысле "существования". В его аргументации, однако, вводится 
понятие добра, эквивалентное "удобному, достаточному, подобающему, подходящему".
 Таким образом, можно перевести "omne agens agit propter bonum" как "Всякая 
действующая сила действует ради того, что ей подходит". Именно так поступает и 
дьявол, насколько всем нам известно. Он тоже наделен "желанием" и стремится к 
совершенству - не в добре, а во зле. Тем не менее, вряд ли отсюда можно 
заключить, что его стремление "в сущности есть добро".
   Зло, очевидно, может быть представлено как уменьшение, "отъятие" добра; но 
при такой логике с тем же успехом можно было бы сказать: "температура при 
арктической зиме, от которой мерзнут наши носы и уши, лишь немного ниже (если 
говорить в относительном смысле), чем та, что наблюдается при экваториальной 
жаре. Ведь арктическая температура редко опускается ниже 230 градусов над 
абсолютным нулем. Все предметы на земле "теплы" в том смысле, что нигде даже 
приблизительно не достигается абсолютный нуль. Подобным образом, все вещи более 
или менее "благи", и как холод есть не что иное, как уменьшение тепла, так и 
зло есть не что иное, как уменьшение добра, его "отъятие". Аргумент privatio 
boni остается эвфемистическим petltio principii независимо от того, будет ли 
зло считаться уменьшенным добром или же следствием конечности и ограниченности 
сотворенных вещей. Ложный вывод следует из предпосылки "Deus = Summum Bonum" 
(Бог = Высшее Добро (лат.) - Прим. пер.), поскольку немыслимо, чтобы высшее 
благо когда-либо породило зло. Оно просто сотворило добро, а также меньшее 
добро (последнее миряне называют "худшим")46. И, как мы отчаянно мерзнем, 
невзирая на то, что температура на 230 градусов выше абсолютного нуля, так же 
есть люди и вещи, которые, хотя и созданы Богом, добры лишь в минимальной 
степени, а злы - в максимальной.
   Вероятно, именно указанной тенденции отрицать за злом какую бы то бы было 
реальность мы обязаны аксиоме "Omne bonum a Deo omne malum ab homine". Здесь 
выявляется противоречивость той истины, что создатель тепла ответственен также 
за холод ("добро менее добрых"). Мы, конечно, можем признать очевидную правоту 
Августина в том, что по природе все добры, - однако же, недостаточно добры, 
чтобы их испорченность не была настолько же очевидна.
   Не думаю, что кому-либо взбредет в голову назвать то, что происходило и 
сейчас иногда происходит в концлагерях диктаторских режимов "случайным 
отсутствием совершенства"; это прозвучало бы как издевательство.
   Психология не знает, что представляют добро и зло сами по себе; она их знает 
только как суждения об отношениях. "Добром" является то, что кажется подходящим,
 приемлемым или ценным с определенной точки зрения, злом - нечто 
противоположное. Если вещи, называемые нами добром, "реально" благи, то должны 
быть и вещи, так же "реально" являющиеся злом. Для психологии совершенно 
очевидно, что она имеет дело с более или менее субъективными суждениями, то 
есть с психической антитезой, от которой нельзя ускользнуть, поименовав 
ценностные отношения так, чтобы "добро" означало нечто, не являющееся злом, а 
"зло" - нечто, не являющееся добром. Есть вещи, с определенной точки зрения 
представляющие собой крайнее зло, то есть крайне опасные. Есть также вещи в 
человеческой природе, которые крайне опасны и сообразно этому представляются 
злом всякому, кто стоит на их линии огня. Замалчивать такое зло бесполезно, ибо 
ничего, кроме ложного чувства безопасности, подобное самоуспокоение не даст. 
Человеческая природа способна на зло в невероятном количестве, и злые дела 
столь же реальны, как и добрые, в той мере и в тех пределах, в каких 
человеческая психе в состоянии дифференцировать их и выносить суждения. Только 
бессознательное не делает различия между добром и злом. Находясь в царстве 
психологии, никто по-настоящему не знает, которое из них преобладает в мире. Мы 
попросту надеемся, что преобладает добро - так нам удобнее. Никому не дано 
определить, что представляло бы собой всеобщее благо. Сколь глубоко мы ни 
проникнем в относительность и шаткость наших моральных суждений, это все равно 
не сможет избавить нас от указанных недостатков, и те, кто считают себя 
стоящими над добром и злом, оказываются обычно наихудшими мучителями 
человечества, ибо их гложет боязнь собственной ущербности.
   Сейчас, как никогда, важно, чтобы люди не пренебрегали опасностью зла, 
таящегося в них. К несчастью, оно слишком уж реально, и это обязывает 
психологию настаивать на реальности зла и отвергать любое определение, 
рассматривающее его как что-то незначительное или вовсе несуществующее. 
Психология - эмпирическая наука, имеющая дело с реальными предметами. Как 
психолог, я, таким образом, не обладаю ни склонностью, ни компетенцией 
ввязываться в метафизические рассуждения. Я вынужден вступать в полемику лишь 
там, где метафизика вступает на территорию опыта и интерпретирует его способом, 
не оправданным эмпирически. Моя критика privatio boni справедлива исключительно 
в рамках психологического опыта. С научной точки зрения, privatio boni, как 
должно быть для всех очевидно, основывается на petitio principii, когда то, что 
неизменно получается в конце, есть то, что вы уже заложили в начале. 
Аргументация такого рода не обладает силой убедительности. Однако от того факта,
 что подобные аргументы не только используются, но и встречают несомненное 
доверие, нельзя просто отделаться. Данный факт доказывает изначальное наличие 
тенденции отдавать первенство добру, применяя для этого все средства - 
подобающие и неподобающие. Так что, если христианская метафизика упорно 
держится за privatio boni, она, тем самым, предпочитает всегда преувеличивать