бессознательным в ходе процесса индивидуации, являются сходными с этими 
"преобразованиями" априорного архетипа (мандалы)21. Как я уже подчеркивал, 
спонтанные символы самости или целостности практически неотличимы от образа 
Бога. Несмотря на слово metamorfouvsqe ("преобразуйтесь") в греческом тексте 
вышеприведенной цитаты "преображение, обновление" , (anakainwsiz reformatio) 
ума понимается не как действительное изменение сознания, но скорее как 
восстановление исходного состояния, апокатастасис. Это в точности согласуется с 
эмпирическими данными психологии о всегдашнем присутствии архетипа 
целостности22, могущего легко исчезнуть из поля зрения сознания или вообще не 
восприниматься до тех пор, пока просветленное новообращенное сознание не 
распознает его в фигуре Христа. В результате такого "припоминания" воссоздается 
исходное состояние единства с Божьим образом. Оно влечет за собой интеграцию, 
преодоление раскола внутри личности, вызванного борьбой инстинктов, действующих 
в различных, взаимно противоречащих направлениях. Единственный случай 
отсутствия раскола - когда человек на тех же правах, что и животное, не 
осознает свою инстинктивную жизнь. Но если мы имеем дело с искусственной 
бессознательностью, то есть подавлением, уже не отражающим жизнь инстинктов, 
такое состояние способно причинять вред, да и поддерживать его практически 
невозможно.
    Нет никаких сомнений, что первоначальная христианская концепция imago Dei, 
воплощенного в Христе, означала всеобъемлющую целостность, включавшую в себя 
также и животную сторону человека. Тем не менее, Христу как символу недостает 
целостности в современном психологическом смысле, поскольку в его сферу не 
входит темная сторона, специально отстраняемая и выделяемая в сатанинский образ 
его противника. Хотя исключение силы зла было фактом, которому христианское 
сознание прекрасно отдавало себе отчет, потери сводились к утрате всего лишь 
иллюзорной тени, ибо доктрина privatio boni (Богословский термин: "отсутствие 
добра", дословно - "отъятие добра" (лат). Сложность понимания приводимых далее 
Юнгом цитат состоит в том, что фактически имеется в виду "уменьшение" добра, а 
не его полное отсутствие, хотя в православии принят перевод "отсутствие добра", 
который и сохранен переводчиком. - Прим. пер., ред.), впервые выдвинутая 
Оригеном, гласила, что зло есть простое уменьшение добра и, таким образом, не 
имеет субстанции. По учению Церкви, зло - не более чем "случайное отсутствие 
совершенства". Такое допущение влекло за собой утверждение: "omne bonum a Deo, 
omne malum ab homine" (Все добро от Бога, все зло от человека" (лат.) - Прим. 
пер.) Еще одним логическим выводом было последующее исключение зла в некоторых 
протестантских сектах.
   Благодаря доктрине privatio boni целостность, казалось, гарантировалась 
фигурой Христа. Однако, зло, когда с ним встречаешься в плане эмпирической 
психологии, требует, чтобы его воспринимали более субстанциально. Здесь оно - 
попросту противоположность добра. Гностики, на чью аргументацию очень сильно 
повлиял опыт психических переживаний, подходили к проблеме зла на основе 
предпосылок, гораздо более широких, чем у Отцов Церкви. Например, одно из 
положений их учения - то, что Христос "отбросил от себя тень"23. Если мы 
придадим этой точке зрения ту весомость, которой она заслуживает, то без труда 
узнаем в Антихристе отброшенную часть. Легенда разрабатывает образ Антихриста 
как порочного имитатора жизни Христа. Он – подлинный antimimon pneuma, 
подражательный дух зла, идущий по стопам Христа, как тень следует за телом. 
Такое дополнение к яркой, но односторонней фигуре Спасителя, - дополнение, 
следы которого встречаются даже в Новом Завете, - должно обладать особой 
значительностью. И действительно, ему довольно рано стали уделять немалое 
внимание.
   Если мы посмотрим на традиционную фигуру Христа как на аналог психической 
манифестации самости, то Антихрист будет соответствовать тени самости, то есть 
темной половине человеческой целостности, о которой не стоит судить слишком 
оптимистически. Насколько мы можем заключить на основании опыта, свет и тень 
распределены в человеческой природе столь равномерно, что психическая цельность 
человека предстает как минимум в немного мрачном свете. Психологическое понятие 
самости, отчасти выводимое из нашего знания о человеке в целом, а в остальном 
спонтанно вырисовывающееся в продуктах бессознательного как архетипическая 
четверица, связанная воедино внутренними антиномиями, не может обойтись без 
тени, отбрасываемой светлой фигурой, ибо без нее эта фигура лишена плоти, 
человечности. Внутри эмпирической самости свет и тень образуют парадоксальное 
единство. С другой стороны, в христианском представлении архетип безнадежно 
расчленен на две непримиримых половины, что в конце концов ведет к 
метафизическому дуализму - бесповоротному отделению царства небесного от 
пылающего мира осужденных.
   Для всякого, кто положительно относится к христианству, проблема Антихриста 
оказывается весьма крепким орешком. Она - не что иное, как ответный удар 
дьявола, спровоцированный Божьим Воплощением; ибо дьявол раскрывается в полный 
рост в своем качестве противника Христа, а следовательно и Бога, лишь после 
возникновения христианства, тогда как еще во времена Книги Иова он был одним из 
сынов Божьих и фамильярничал с Яхве24. С психологической точки зрения вопрос 
ясен, поскольку догматическая фигура Христа столь возвышенна и незапятнанна, 
что рядом с ней все прочее темнеет. В самом деле, она наделена таким 
односторонним совершенством, что просто требует психического дополнения для 
восстановления равновесия. Эта неизбежно возникающая оппозиция очень рано 
вызвала к жизни учение о двух сыновьях Бога, старший из которых получил имя 
Сатанаил25. Приход Антихриста - не просто пророчество, а непреложный 
психологический закон, о существовании которого, конечно же, не ведал автор