на свои именины? Она отвечала: "сидеть за столом между X и Z", - т.е.  между
двумя офицерами. Другая, которой не было еще трех лет, увидя в  полуоткрытую
дверь гостей, бросалась к  няне,  чтобы  та  надела  ей  красивый  передник,
распустила ее волосы и опрыскала руки духами.
   То же чувство кокетства, которое  у  девочки  двух  лет  проявляется  так
непосредственно  и  свободно,  живет  в  виде  неумирающего  инстинкта  и  у
шестидесятилетней  старухи.  Если  только  женщина   не   испытала   больших
страданий, срывающих многие листья с дерева жизни, она никогда не  чувствует
себя состарившейся. Я помню,  как  часто  моя  старая  тетка  повторяла:  "В
сущности, пятьдесят лет - это расцвет жизни!" И  это  казалось  мне  страшно
смешным, когда мне было пятнадцать лет и когда  мне  тридцатилетний  возраст
представлялся глубокой старостью. Теперь,  когда  мне  самой  перевалило  за
тридцать, я начинаю мириться с идеей моей старой тетки...  Да,  старость  не
изглаживает в женщине стремлений к кокетству: забота о том,  чтобы  казаться
не столь "поблекшей", иметь еще кое-какие "остатки красоты", быть интересной
и, что всего удивительнее,  наивное  убеждение  в  успехе  служит  утешением
всякой поблекшей красавице.
   Один  мой  приятель,  хирург,  рассказывал,  что  принужден  был  сделать
операцию одной старой даме с фальшивой челюстью. Она не предупредила его  об
этом, потому что даже и на операционном столе не могла  вынести  мысли,  что
она может показаться слишком некрасивой и дряхлой! Эта неосторожность  могла
стоить ей жизни: она могла задохнуться во время хлороформирования!
   Вспоминаю еще, с какой наивной радостью одна дама, которой  было  уже  за
шестьдесят лет, рассказывала о маскараде, на котором в первый  раз  в  жизни
была в маске и домино, как  к  ней  подходили  мужчины,  ухаживали  за  ней,
называя ее "прелестной маской". И хотя смех,  возбуждаемый  в  ее  спутниках
этой ошибкой, должен бы отнять у нее всякую иллюзию, однако уже самый  факт,
что старушка могла, как бы то ни было, произвести впечатление юности, грации
и прелести и зажечь крошечную искру желания, согревал ее сердце  и  придавал
блеск ее глазам!
   Как пример кокетства, упорно живущего за пределами юности,  приведем  тот
факт, что знаменитая Диана де Пуатье, чтобы в 70 лет  не  показать,  во  что
превратилась ее красота, которую Брантом называл  ни  с  чем  не  сравнимой,
всегда носила маску, даже когда отправлялась на охоту.
   Ни бедность, ни богатство, ни социальное положение не влияют на кокетство
женщины, которое у всех женщин - в классе миллионеров и в классе пролетариев
-  выражается  почти  одинаковым  образом.  Бедная  модистка,  готовая  есть
черствый хлеб и пить воду, чтобы сберечь деньги на цветок к  шляпке  или  на
ленту, не многим разнится в душе от тех богатых и  знатных  женщин,  которые
украшают себя бриллиантами и жемчугами.
   Принято  думать  вообще,  что  кокетство  у  женщин  является  следствием
постоянных сношений с мужчинами и есть результат желания обратить на себя их
внимание и привлечь их любовь. А между тем даже в заключении и  в  уединении
женщина сохраняет эту выдающуюся черту своего характера.
   Не будем говорить о бедной  Манон  Леско,  которая,  умирая  от  жажды  в
пустыне,  бросает  последний  взгляд  на  свое   зеркальце;   но   послушаем
свидетельство   тюремных   врачей   и   надзирателей,   которые   утверждают
единогласно, что заключение  не  только  не  уничтожает  в  женщине  чувства
кокетства,  но,  наоборот,  развивает  и  обостряет  его.  Заключенные   для
удовлетворения этого чувства прибегают к самым любопытным средствам. Одна из
них, рассказывал мне один тюремный врач, переносила жажду,  чтобы  сохранить
воду в стакане, на дно которого  положен  был  кусочек  темно-синей  бумаги;
таким  образом  получалось  зеркало.   Д-р   Кадальцо,   директор   женского
исправительного заведения, дает много  интересных  сведений  о  заключенных.
Известно, что тюремные правила по отношению к одежде и  туалету  заключенных
весьма строги, что женщинам запрещено иметь белила, румяна, пудру  и  всякие
косметики. Но тщеславие их перед этим не останавливается. Многие  ухитрились
добыть себе "белила" следующим образом: они терпеливо облизывали стены своих
камер и, пережевывая известь,  получали  нечто  вроде  "белил",  которыми  с
гордостью вымазывали себе лицо. Одна из них была разрисована,  как  балетная
танцовщица, и никто не мог понять, откуда она достала столько краски. Тщетно
обыскали всю ее камеру и наконец-таки нашли  ключ  к  загадке:  полотно,  из
которого сделаны были рубашки заключенных, имело  красную  нитку  в  основе.
Женщина вытаскивала эти нитки,  клала  их  в  небольшое  количество  воды  и
оставляла их в ней до тех пор, пока вода не окрашивалась в красный цвет: эта
вода и служила ей румянами.
   Д-р Кадальцо рассказывает еще  один  весьма  характерный  факт.  Одна  из
заключенных  сфабриковала  себе  корсет:  очевидно,   корсет   был   идеалом
элегантности  для  нее.  Приведенная  в  отчаяние   неуклюжестью   тюремного
"мундира", эта заключенная нашла способ обмануть бдительность надзирателей и
смастерила себе корсет из проволоки, которую  вытаскивала  из  металлической
сетки окон. Обратите внимание на  всю  сложность  предприятия.  Такие  сетки
находились в карцере, куда запирали заключенных  за  какой-нибудь  проступок
против дисциплины. Корсет этот она затянула на  себе  так,  что  однажды  за
обедней упала в обморок: таким образом открылась ее тайна. Чтобы добыть себе
необходимую для ее  пресловутого  корсета  проволоку,  ей  пришлось  нарочно
подводить себя под наказание множество раз, чтобы проникнуть в  камеру,  где
находилась драгоценная решетка: никогда еще, кажется,  корсет  не  обходился
так дорого! - Малейшее изменение или улучшение, вводимое в грубое  форменное
платье тюрьмы,  служит  предметом  глубокомысленных  обсуждений  со  стороны