ься выпадом против науки, которую они любят и 
уважают. Но я люблю и уважаю науку не меньше их. Я понимаю, что их опасения 
имеют под собой основание. Многие ученые, особенно представители социальных 
наук, видят единственно возможную альтернативу "чистой", бесценностной науке в 
тотальном подчинении науки тем или иным политическим интересам (что по 
определению означает контроль над распространением информации). Приятие одного 
обязательно означает для них отказ от другого. 
Подобное дихотомизирование просто несостоятельно, ведь правдивая информация 
будет необходима всегда, даже для борьбы с политическим противником, даже 
самому "прожженному" политикану. 
Но даже оставляя в стороне очевидную несостоятельность их аргументации и 
рассматривая этот крайне серьезный вопрос на самом высоком уровне обобщения, на 
который мы только способны, я полагаю, несложно будет доказать, что нормативные 
позывы (стремление делать добро, помогать человечеству, совершенствовать мир) 
не только совместимы с научной объективностью, но и улучшают, усиливают науку, 
расширяют пространство ее юрисдикции, по сравнению с тем, которое она имеет 
сейчас, стараясь быть нейтральной, свободной от ценностей, отказывая им в 
научности и фактологичности. Доказать это будет несложно, если мы расширим нашу 
концепцию объективности, включив в нее не только познание "отрешенного 
созерцателя" (попустительствующее, невовлеченное, относительное познание; 
познание извне), но также и эмпирическое познание (85), то, что я называю 
любящим или даосским познанием. 
Простейший образец даосской объективности можно обнаружить в феноменологии 
незаинтересованной любви и восхищения Бытием другого (любовь на уровне Бытия). 
Например, когда человек любит ребенка, или Друга, или работу, или даже 
"проблему", или область знания, он может настолько преисполниться любовью и 
приятием, что его чувство возвышается до полного невмешательства, он принимает 
объект любви таким, какой он есть, у него не возникает ни малейшего желания 
изменить или улучшить его. Необходимо крепко любить, чтобы не вмешиваться в 
бытие и становление любимого. Нужно очень сильно любить ребенка для того, чтобы 
позволить ему развиваться самостоятельно, следуя внутренним позывам. Но главная 
моя мысль заключается в том, что человек способен на столь же самоотверженную 
любовь к истине. Человек в состоянии возлюбить истину настолько, чтобы заведомо 
довериться всем ее желаниям и побуждениям. Точно так же мы любим своего ребенка 
еще до его рождения, точно так же, затаив дыхание и изнемогая от невыносимого 
счастья, мы ждем его появления на свет, чтобы увидеть его лицо и навсегда 
полюбить. 
Очень многие люди в своих мечтах планируют жизнь ребенка, возлагают на него 
честолюбивые надежды, предуготавливают ему те или иные социальные роли, но все 
это совершенно не по-даосски. Они навязывают ребенку свои ожидания, заведомо 
зная, кем он должен стать и каким должен стать, но я бы сказал, что такой 
ребенок рождается в невидимой глазу смирительной рубашке. 
Истину можно любить так же, как дитя – доверяя ей, испытывая счастье и 
восхищение от того, что она готова проявить свою сущность. Истина как таковая, 
истина самостийная, своенравная и откровенная будет прекраснее, чище, истиннее, 
чем если бы мы вынуждали ее соответствовать нашим ожиданиям, надеждам, планам 
или текущим политическим потребностям. В последнем случае истина тоже 
оказывается ограничительной смирительной рубашкой. 
Нормативный подход, если понимать его неправильно – только как стремление 
подогнать истину под некие априорные ожидания, – действительно может искалечить,
 исказить истину, и боюсь, что именно этим и занимаются ученые, подчиняющие 
науку политике. Иное понимание нормативности у даосского ученого: он любит 
зарождающуюся истину настолько, что готов принять ее как самую лучшую из истин, 
и потому позволяет ей быть самой собой. 
Кроме того, я полагаю: чем менее замутнена истина, чем менее она искажена 
доктринерством, тем лучшее будущее ожидает человечество. Мне кажется, что 
человечество больше выиграет от истин, постигнутых нами в будущем, нежели от 
тех или иных политических убеждений, которых мы придерживаемся сегодня. Я 
доверяю еще неоткрытым истинам больше, чем уже известным мне. 
Это не что иное, как научно-гуманистическая версия высказывания: "Не моя воля 
будет исполнена, но Твоя". Мои тревоги, мои надежды на человечество, мое рвение 
делать добро, мое желание мира и братства, мои нормативные устремления – все 
это, я чувствую, принесет большую пользу, если я останусь смиренно открытым, 
объективным и по-даосски невовлеченным, откажусь предрешать истину или 
вмешиваться в нее, если буду по-прежнему верить в то, что чем больше я узнаю, 
тем больше пользы смогу принести. 
Неоднократно в этой книге, как и во многих последовавших вслед за ней 
публикациях, я заявлял, что воплощение в действительность истинных возможностей 
ребенка определяется наличием любящих родителей и других людей, удовлетворяющих 
его базовые потребности, а также всеми теми факторами, которые теперь называют 
"экологическими", "здоровьем" или "нездоровьем" культуры, ситуацией в мире и т.
д. Движение в сторону самоактуализации и дочеловечивания становится возможным 
благодаря целостной иерархии "хороших условий". Эти физические, химические, 
биологические, межличностные, культуральные условия значимы для индивидуума 
настолько, насколько они обеспечивают или не обеспечивают удовлетворение его 
базовых человеческих потребностей и "прав", насколько позволяют ему стать 
достаточно сильным, достаточно автономным, чтобы самостоятельно управлять своей 
жизнью. 
Человека, взявшегося изучать эти предпосылки, может потрясти, насколько хрупки 
возможности человека, как легко он может быть порушены или подавлены, – 
настолько легко, что дочеловечивающийся человек кажется нам чудом, невероятной 
случайност