г приобрести в результате взаимоотношений с людьми, 
следовательно, психологически нездорового индивидуума можно определить как 
человека, не знающего, что такое хорошие отношения между людьми. Такое 
определение полностью согласуется с предыдущим определением, которое мы дали 
психологическому нездоровью. Психологическое нездоровье мы трактовали как 
неспособность удовлетворить насущные потребности в любви, уважении и т.п. Ясно, 
что такое удовлетворение возможно только во взаимодействии с другими людьми. 
Несмотря на почти полное тождество этих двух определений, они различаются 
акцентами и открывают перед нами разные направления для анализа, обращают наше 
внимание на разные стороны психотерапии. 
Новое определение психологического нездоровья позволяет нам по-новому взглянуть 
на отношения между психотерапевтом и пациентом. Мы привыкли видеть в 
психотерапии своего рода крайнее средство, последний шанс, нечто подобное 
хирургическому вмешательству, например. К психотерапевту обращаются, главным 
образом, глубоко нездоровые люди, и потому в сознании большинства населения, 
как впрочем, и в сознании самих терапевтов, психотерапия приобрела оттенок 
роковой неизбежности, ужасной, трагической необходимости. 
Ясно, что в этом отношении к психотерапии нет ничего похожего на то доброе 
чувство, с каким люди вступают в супружеские, дружеские или партнерские 
отношения. Это прискорбно, потому что на самом деле психотерапию можно сравнить,
 пусть пока только теоретически, не только с хирургическим вмешательством, но и 
с дружеской поддержкой, и потому психотерапию следовало бы рассматривать как 
пример хорошего, здорового, и, до известной степени, а в определенных аспектах 
даже идеального типа взаимоотношений между людьми. Теоретически это именно тот 
тип человеческих отношений, к которому можно и нужно стремиться. Вот вывод, 
неизбежно вытекающий из всего, что мы сказали выше. Однако разница между 
идеальным и реальным отношением к психотерапии огромна, и ее невозможно 
объяснить одной лишь невротической потребностью в болезни. Корни ее лежат в 
непонимании самих основ взаимоотношений между психотерапевтом и пациентом, 
причем это непонимание характерно не только для пациентов, но и для очень 
многих терапевтов. Я не раз убеждался в том, что потенциального пациента можно 
подвигнуть на психотерапию, только разъяснив ему ее истинные цели и задачи. 
Взгляд на психотерапию как на разновидность межличностных отношений дает нам 
возможность выявить такой ее существеннейший аспект как формирование навыков 
установления хороших отношений с людьми. Хронический невротик не способен 
вступить в нормальные взаимоотношения с людьми; терапевт должен научить его 
этому, доказать ему их пользу и плодотворность. После этого терапевт будет 
вправе надеяться, что пациент перенесет навыки общения, приобретенные в ходе 
психотерапии, в реальную жизнь, что он будет способен установить по-настоящему 
глубокие, дружеские отношения с окружающими его людьми и черпать базовое 
удовлетворение из общения с супругом, детьми, друзьями, коллегами. Здесь мы 
можем сформулировать еще одно определение психотерапии. Психотерапию можно 
рассматривать как процесс восстановления способности пациента самостоятельно 
устанавливать хорошие взаимоотношения с людьми, к чему устремлены абсолютно все 
люди и в чем более-менее здоровые люди черпают удовлетворение своих базовых 
психологических потребностей. 
Все эти рассуждения постепенно приводят нас к мысли, что в идеале пациенты и 
терапевты должны выбирать друг друга и что в основе этого выбора должны лежать 
не только социально-экономические соображения, такие как репутация, размер 
гонорара, технические знания и навыки терапевта, но и нормальная человеческая 
симпатия. Совершенно очевидно, что если терапевт и пациент симпатизируют друг 
другу, то это позволит в более сжатые сроки добиться лучшего 
психотерапевтического эффекта, откроет возможность для установления идеальных 
взаимоотношений между психотерапевтом и пациентом. В конце концов, общение двух 
симпатизирующих друг другу людей окажется гораздо более плодотворным как с 
точки зрения преодоления недуга, так и с точки зрения обретения терапевтом 
нового лечебного опыта. Исходя из вышеизложенного, можно предположить, что 
одинаковый уровень образования, сходство религиозных, политических и ценностных 
установок терапевта и пациента благоприятствуют успеху психотерапии. 
Пожалуй, у нас не остается причин сомневаться в том, что личность терапевта, 
структура его характера выступает, если не решающим, то одним из главных 
факторов психотерапии. Терапевт должен уметь установить идеальные, или 
психотерапевтические отношения со своим пациентом, причем с любым пациентом. Он 
должен быть добрым и сочувственным, он должен обладать достаточной уверенностью 
в себе, чтобы с уважением относиться к своему пациенту; он должен быть глубоко 
демократичным человеком, демократичным в психологическом смысле этого слова, 
что предполагает уважение к индивидуальности и особости другого человека. 
Словом, психотерапевт должен быть безопасен в эмоциональном плане, а, кроме 
того, должен иметь здоровую самооценку. Желательно также, чтобы терапевт не был 
обременен собственными проблемами: хорошо было бы, если бы он был материально 
обеспеченным человеком, если бы у него была хорошая семья и хорошие друзья, 
если бы он любил жизнь и умел наслаждаться ею. 
В завершение всего сказанного хочется вновь обратиться к вопросу, от которого 
преждевременно отказался психоанализ, к вопросу о возможности неформальных, 
дружеских отношений между терапевтом и пациентом, причем как после завершения 
хода лечения, так и в ходе оного. 
ХОРОШИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ 
КАК ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ
Расширив понимание конечных целей и специфических средств психотерапии, 
распространив их на область межличностных отношений, мы тем самым сделали 
попытку преодолеть или даже разрушить барьер, стоящий между