иданно  взял мою голову в свои  руки,  зажав
ладонями  мои  виски.  Его глаза стали  сильными,  когда  он
взглянул  в меня. Без испуга я сделал глубокий вдох ртом. Он
позволил  моей  голове откинуться против  стены,  пристально
глядя  на меня. Он выполнил свои движения с такой скоростью,
что  некоторое время, пока он не ослабил и не откинул удобно
против  стены,  я  был еще на середине  глубокого  вдоха.  Я
почувствовал головокружение, неловкость.
     -  Я  в и ж у   маленького мальчика, - сказал дон  Хуан
после паузы.
     Он  повторил это несколько раз, как будто я не понимал.
У меня было чувство, что он говорил обо мне, как о маленьком
кричащем  мальчике,  поэтому  я не  обратил  действительного
внимания на это.
     -  Эй! - сказал он, требуя моего полного внимания. -  я
в и ж у   маленького кричащего мальчика.
     Я  спросил  его, был ли этот мальчик мной.  Он  сказал,
нет. Тогда я спросил его, было ли это видение моей жизни или
просто памятью из его соственной жизни. Он не ответил.
     -  Я  в и ж у   маленького мальчика, - продолжал он.  -
он кричит и кричит.
     - Я знаю этого мальчика? - спросил я.
     - Да.
     - Он мой маленький мальчик?
     - Нет.
     - Он кричит теперь?
     - Он кричит теперь, - сказал он с уверенностью.
     Я подумал, что дон Хуан видел кого-то, кого я знал, кто
был  маленьким мальчиком и кто в этот самый момент кричал. Я
назвал  по именам всех детей, которых я знал, но он  сказал,
что  те дети не имели отношения к моему обещанию, а ребенок,
который кричал, имел очень большое отношение к нему.
     Утверждение дона Хуана казалось нелепым. Он сказал, что
я  обещал  что-то  кому-то  в моем детстве  и  что  ребенок,
который кричал в этот самый момент, имел большое отношение к
моему  обещанию.  Я говорил ему, что в этом нет  смысла.  Он
спокойно  повторял,  что  он  "видел"  маленького  мальчика,
кричащего  в  этот  момент, и что маленькому  мальчику  было
больно.
     Я  старался подогнать его утверждения под  какой-нибудь
вид  правильного  образа, но я не мог установить их связь  с
чем-нибудь, что я сознавал.
     -  Я отказываюсь, - сказал я, - потому что я не  помню,
что  я  давал  важное  обещание  кому-нибудь,  меньше  всего
ребенку.
     Он  прищурил  глаза снова и сказал, что этот  особенный
ребенок,  который  кричал точно в этот момент,  был  ребенок
моего детства.
     -  Он был ребенок во время моего детства, и он, тем  не
менее, кричит теперь? - спросил я.
     - Он - ребенок, который кричит теперь, - настаивал он.
     - Ты понимаешь, что ты говоришь, дон Хуан?
     - Понимаю.
     -  Это  не  имеет смысла. Как может  он  быть  ребенком
теперь, если он был ребенком, когда я сам был ребенком?
     - Это ребенок, и он кричит теперь, - сказал он упорно.
     - Объясни это мне, дон Хуан.
     - Нет.  Т ы   должен объяснить это мне.
     Хоть убей, я не мог понять того, о чем он говорил.
     - Он кричит! Он кричит! - дон Хуан продолжал говорить в
гипнотизирующем  тоне. - И он держит тебя теперь. Он  крепко
сжимает.  Он обнимает. Он смотрит на тебя. Ты чувствуешь его
глаза?  Он  становится на колени и обнимает тебя. Он  моложе
тебя.  Он  подбегает  к  тебе.   Но  его  рука  сломана.  Ты
чувствуешь  его  руку?  У   этого  маленького  мальчика  нос
выглядит подобно пуговице. Да! Это нос пуговицей.
     В  моих  ушах  появился  гул,   и  я  потерял  ощущение
существования дома дона Хуана. Слова "нос пуговицей" бросили
меня  сразу  в  сцену из моего детства. Я  знал  мальчика  с
носом-пуговицей!  Дон  Хуан незаметно продвинул свой путь  в
одно  из наиболее темных мест моей жизни. Я знал обещание, о
котором  он  говорил.  У  меня  было  ощущение  приподнятого
настроения,  отчаяния, благоговения перед доном Хуаном и его
великолепным маневром. Как, черт возьми, он знает о мальчике
с  носом-пуговкой  из моего детства? Я стал  так  взволнован
воспоминанием,  которое дон Хуан вызвал во мне, что моя сила
вспомнить  перенесла  меня назад ко времени, когда мне  было
восемь  лет.  Моя  мать оставила меня два года  назад,  и  я
проводил  наиболее адские годы моей жизни, циркулируя  среди
сестер  моей  матери,  которые   служили  исполняющими  долг
заместителей  матери  и  заботились  обо  мне  пару  месяцев
одновременно.  У каждой из моих теток была большая семья,  и
безразлично, как заботливы или покровительственны были тетки
ко  мне, - со мной соперничали двадцать два родственника. Их
бессердечность  бывала  иногда   действительно  странной.  Я
чувствовал  тогда, что меня окружали враги, и в  последующие
мучительные  годы  я  ушел  в  отчаянную  и  грязную  войну.
Наконец,  посредством способов, которые я