| |
ном пути мы остановились у дома Люсио, и он
провозгласил, что его жена собирается приготовить жаркое из
кроликов. Бениньо отправился в магазин, чтобы купить бутылку
текилы и содовой воды. Когда он вернулся, то с ним был дон
Хуан.
- Уж не нашел ли ты моего деда в магазине, покупающим
пиво, - смеясь, спросил Люсио.
- Я не был приглашен на эту встречу, - сказал дон Хуан.
- Я просто зашел спросить Карлоса, не едет ли он в
Ермосильо?
Я сказал ему, что собирался уехать на следующий день, и
пока мы разговаривали, Бениньо роздал бутылки. Элихио дал
свою дону Хуану и, поскольку среди яки отказаться даже из
вежливости значит нанести смертельную обиду, то дон Хуан
спокойно взял ее. Я отдал свою бутылку Элихио, и он вынужден
был ее взять. Поэтому Бениньо, в свою очередь, дал мен свою
бутылку. Но Люсио, который, очевидно, заранее визуализировал
всю схему хороших манер яки, уже закончить пить свою
содовую. Он повернулся к Бениньо, у которого на лице застыло
патетическое выражение, и сказал, смеясь:
- Они надули тебя на бутылку.
- Дон Хуан сказал, что никогда не пил содовую и передал
свою бутылку в руки Бениньо. Мы сидели под рамадой в
молчании.
Элихио казался нервным. Он теребил края своей шляпы.
- Я думал о том, что ты сказал прошлой ночью, - сказал
он дону Хуану. - как может пейот изменить нашу жизнь? Как?
Дон Хуан не отвечал. Он некоторое время пристально
смотрел на Элихио, а затем начал петь на языке яки. Скорее,
это была не песня даже, а короткое декламирование. Мы долгое
время молча. Затем я попросил дона Хуана перевести для меня
слова с языка яки.
- Это было только для яки, - сказал он, как само собой
разумеющееся.
Я почувствовал себя отвергнутым. Я был уверен, что он
сказал что-то очень важное.
- Элихио - индеец, - наконец, сказал мне дон Хуан. - и,
как индеец, Элихио не имеет ничего. Мы, индейцы, ничего не
имеем. Все, что ты видишь вокруг, принадлежит йори. Яки
имеют только свою ярость и то, что земля дает им бесплатно.
Долгое время нико не произнес ни слова, затем дон Хуан
поднялся, попрощался и вышел. Мы смотрели на него, пока он
не скрылся за поворотом дороги. Все мы, казалось,
нервничали. Люсио неуверенным тоном сказал, что его дед
ушел, так как ему не нравится жаркое из кролика. Элихио
казался погруженным в свои мысли, Бениньо повернулся ко мне
и громко сказал:
- Я думаю, что господь накажет тебя и дона Хуана за то,
что вы делаете.
Люсио начал хохотать, и Бениньо к нему присоединился.
- Ты паясничаешь, Бениньо, - спокойно сказал Элихио. -
то, что ты только что сказал, не стоит и гроша.
15 сентября 1968 г.
Было 9 часов вечера субботы. Дон Хуан сидел перед
Элихио на рамаде Люсио. Дон Хуан поставил между собой и им
корзину с пейотными батончиками и пел, слегка раскачиваясь
вперед и назад.
Люсио, Бениньо и я сидели в полутора - двух метрах
позади Элихио, опершись головой о стену.
Сначала было совсем темно. Мы сидели внутри дома под
лампой, ожидая дона Хуана. Он вызвал нас на рамаду, когда
пришел; и показал, где кому сесть. Через некоторое время мои
глаза привыкли к темноте. Я мог ясно видеть каждого. Я
увидел, что Элихио казался скованным ужасом. Все его тело
тряслось, его зубы непроизвольно стучали. Его тело
сотрясалось спазматическими подергиваниями головы и спины.
Дон Хуан обратился к нему, уговаривая его не бояться и
довериться защитнику, и не думать ни о чем другом. Он взял
пейотный батончик, преподнес его Элихио и велел ему жевать
очень медленно. Элихио взвизгнул, как щенок, и распрямился;
дыхание его было очень быстрым, оно звучало, как вздохи
кузнечных мехов. Он снял шляпу и вытер ею лоб. Он закрыл
лицо руками. Я думал, что он плачет. Это был очень долгий
напряженный момент прежде, чем он восстановил какой-то
контроль над собой.
Он сел прямо, все еще покрывая лицо одной рукой, взял
пейотный батончик и начал его жевать. Я почувствовал
огромное облегчение. До этого я не отдавал себе отчета в
том, что я боялся, пожалуй, также, как Элихио. У меня во рту
появилась сухость вроде той, что дает пейот. Элихио жевал
батончик долго. Мое напряжение возраста
|
|
