на помощь и сказал, что я делаю успехи.
     По  пути  назад  к дому дон Хуана я  почувствовал  себя
обязанным  сделать замечание относительно вопроса, заданного
Джоном,  и я сказал среди прочего, что у меня нет  намеренья
учиться  чему-либо  далее о пейоте, потому что  это  требует
мужества  такого сорта, которого у меня нет, и что я, сказав
о  своем  решении кончить учение, действительно это  имел  в
виду.  Дон  Хуан улыбнулся и ничего не сказал.  Я  продолжал
говорить, пока мы не подъехали к дому.
     Мы  сели на чистое место перед дверью. Был теплый ясный
день,  но  вечером  был достаточно ощутимый  ветерок,  чтобы
чувствовать себя приятно.
     -  Почему  тебе надо так усердно настаивать на этом?  -
внезапно сказал дон Хуан. - сколько лет ты уже говоришь, что
не хочешь больше учиться?
     - Три.
     - Почему ты так беспокоишься насчет этого?
     -  Я  чувствую,  что предаю тебя,  дон  Хуан.  Наверно,
поэтому я все время об этом говорю.
     - Ты меня не предаешь.
     -  Ты  обманулся  во мне. Я убежал. Я чувствую,  что  я
побежден.
     -  Ты делаешь то, что можешь. Кроме того, ты еще не был
побежден.  То,  чему мне надо тебя учить, очень  трудно.  По
крайней  мере, я нашел это, пожалуй, еще более трудным,  чем
ты.
     -  Но ты держался за это, дон Хуан. Мой же случай иной.
Я  сдался,  и  пришел тебя навестить не потому, что  я  хочу
учиться,  но  лишь  потому,  что   я  хотел  попросить  тебя
прояснить некоторые моменты в моей работе.
     Дон Хуан секунду смотрел на меня, а затем отвел взгляд.
     -  Ты должен позволить дымку увести тебя, - сказал он с
нажимом.
     -  Нет,  дон Хуан, я не могу больше  использовать  твой
дымок. Я думаю, что я выдохся уже.
     - Ты еще даже не начал.
     - Я слишком боюсь.
     -  Значит,  ты боишься. Нет ничего нового в страхе.  Не
думай  о  том,  что ты боишься. Думай  о  чудесах   в и д е-
н ь я .
     -  Я искренне хотел бы думать об этих чудесах, но я  не
могу. Когда я думаю о твоем дымке, то я чувствую своего рода
тьму,  наплывающую на меня. Это как если бы на земле не было
больше  людей,  никого,  к кому бы повернуться.  Твой  дымок
показал мне бездонность одиночества, дон Хуан.
     -  Это  неверно.  Возьми, например, меня. Дымок  -  мой
олли, а я не ощущаю такого одиночества.
     - Но ты другой. Ты победил свой страх.
     Дон Хуан нежно похлопал меня по плечу.
     -  Ты  не боишься, - сказал он мягко. Его голос  нес  в
себе странное обвинение.
     - Разве я лгу о своем страхе, дон Хуан?
     -  Мне нет дела до лжи, - сказала он резко. - мне  есть
дело  до  кое-чего  иного. Причина того, что  ты  не  хочешь
учиться, лежит не в том, что ты боишься. Это что-то другое.
     Я  настойчиво  подталкивал его сказать мне, что же  это
такое.  Я  спорил с ним, но он ничего не сказал;  он  просто
тряс  головой, как бы не в силах поверить, что я не знаю это
сам.
     Я  сказал ему, что, может, это инерция удерживает  меня
от  учения.  Он  захотел узнать значение  слова  инерция.  Я
прочел  ему  в словаре: "тенденция материи сохранять  покой,
если она в покое, или, если она движется, сохранять движение
в  том же направлении, если на нее не действует какая-нибудь
посторонняя сила".
     -  Если  на нее не действует  какая-нибудь  посторонняя
сила,  - повторил он. - Это, пожалуй, лучшие слова,  которые
ты  нашел.  Я  уже говорил тебе, что только  дырявый  горшок
может  взять  на себя задачу стать человеком  знания  своими
собственными силами. Человека с трезвой головой надо завести
в учение хитростями (трюками).
     -  Но  я  уверен,  нашлась бы масса  людей,  которые  с
радостью взяла бы на себя такую задачу, - сказал я.
     -  Да, но все они не в счет. Они обычно уже с трещиной.
Они  подобны  глиняным  хумам (большие  кувшины  для  воды),
которые  снаружи выглядят целыми, но потекут в ту же минуту,
как только приложить к ним давление, как только наполнить их
водой.  Мне однажды пришлось ввести тебя в учение хитростью,
тем  же  самым способом, каким мой бенефактор ввел  меня.  В
противном  случае  ты  не  научился бы и  тому,  что  знаешь
сей