| |
орить и подогнул пальцы так, как
он сказал, продолжая идти. Мое осознавание окружающего
нисколько не изменилось, то же самое было с моей
выносливостью. Мы начали нашу прогулку утром и остановились
отдохнуть после полудня. Я обливался потом и хотел напиться
из фляжки, но он остановил меня, сказав, что лучше
проглотить только один глоток. Он сорвал немного листьев с
небольшого желтого куста и пожевал. Он дал немного листьев
мне и заметил, что они прекрасны, а если я буду их медленно
жевать, то моя жажда исчезнет. Жажда не исчезла, но в то же
время я не чувствовал неудобств.
Он, казалось, прочел мои мысли и об'яснил, что я не
почувствовал выгоды "правильного способа ходьбы" или же
выгоды от жевания листьев, потому что я молод и силен, а мое
тело ничего не замечает, потому что оно немного глупо.
Он засмеялся. Я не был в смешливом настроении, и это,
казалось, позабавило его еще больше. Он поправил свое
предыдущее заявление, сказав, что мое тело не то чтобы на
самом деле глупое, но оно как бы спит.
В этот момент огромная ворона пролетела прямо над нами
с карканьем. Это меня испугало, и я начал смеяться. Я думал,
что обстоятельства требуют смеха, но, к моему великому
удивлению, он сильно встряхнул мою руку и заставил меня
замолчать. У него было крайне серьезное выражение.
- Это была не шутка, - сказал он жестко, как если бы я
знал, о чем он говорит. Я попросил об'яснения. Я сказал ему,
что это неправильно, что мой смех над вороной рассердил его,
в то время, как мы ранее смеялись над кофеваркой.
- То, что ты видел, была не просто ворона! - воскликнул
он.
- Но я видел ее, и это была ворона, - настаивал я.
- Ты ничего не видел, дурак, - сказал он грубым
голосом.
Его грубость была беспричинной. Я сказал ему, что я не
люблю злить людей, и, может быть, будет лучше, если я уйду,
поскольку он, видимо, не в настроении поддерживать компанию.
Он неудержимо расхохотался, как если бы я был клоун,
разыгрывающий перед ним представление. Мое недовольство и
раздражение пропорционально росли.
- Ты очень жесток, - комментировал он. - ты принимаешь
самого себя слишком серьезно.
- Но разве ты не делаешь того же самого, - вставил я, -
принимая самого себя серьезно, когда ты рассердился на меня?
Он сказал, что сердиться на меня было самое далекое,
что он только мог придумать. Он взглянул на меня
пронзительно.
- То, что ты видел, не было согласием мира, - сказал
он. - летящая или каркающая ворона никогда не бывает
согласием. Это был знак!
- Знак чего?
- Очень важное указание насчет тебя, - заметил он
загадочно.
В этот самый момент ветер бросил сухую ветку прямо к
нашим ногам.
- Вот это было согласием! - воскликнул он, и, взглянув
на меня сияющими глазами, залился смехом.
У меня было такое чувство, что он дразнит меня,
создавая правила странной игры по мере того, как мы
продвигаемся. Поэтому, ему-то можно было смеяться, но не
мне. Мое недовольство опять полезло наверх, и я сказал ему
все, что думаю о нем. Он совсем не был задет или обижен. Он
хохотал, и его смех вызывал во мне еще больше недовольства и
раздражения. Я подумал, что он намеренно ставит меня в
дурацкое положение. Я тут же решил, что с меня довольно
такой "полевой работы".
Я встал и сказал, что хочу идти назад к его дому,
потому что я должен ехать в Лос-Анжелес.
- Сядь, - сказал он повелительно. - ты обидчив, как
старая леди. Ты не можешь сейчас уехать, потому что мы еще
не кончили.
Я ненавидел его. Я подумал, что он неприятнейший
человек.
Он начал напевать идиотскую мексиканскую народную
песню. Он явно изображал какого-то популярного певца. Он
удлинял некоторые слоги и сокращал другие и превратил песню
в совершеннейший фарс. Это было настолько комично, что я
расхохотался.
- Видишь, ты смеешься над глупой песней, - сказал он. -
но тот человек, который поет ее таким образом и те люди,
которые платят за то, чтобы его послушать, не смеются. Они
считают это серьезным.
- Что ты имеешь в виду? - спросил я. Я думал, что он
намеренно подобрал пример, чтобы сказать мне, что я смеялся
над вороной из-за того, что я не принимал ее серьезно, точно
т
|
|
