, лежащих вне его жизни, его усилия бессмысленны.
 
Как мы показали в предыдущей главе, один из главных тезисов Лютера состоял в 
том, что человек порочен по своей природе и, следовательно, его усилия 
бесполезны. Кальвин точно так же подчеркивал греховность человека и построил 
всю свою систему на идее, что человек должен до последней степени смирить свою 
гордыню и - больше того - что целью человеческой жизни является исключительно 
слава господня, а собственных целей у человека быть не должно. Таким образом, 
Лютер и Кальвин подготовили человека психологически к той роли, которую ему 
пришлось взять на себя в современном обществе: он чувствует себя ничтожным и 
готов подчинить свою жизнь исключительно внешним целям. Если человек может 
превратиться лишь в средство для возвышения славы господней, а господь не 
отмечен ни любовью, ни справедливостью, то такой человек достаточно подготовлен 
и к роли раба экономической машины, а со временем и какого-нибудь "фюрера". 
Превращение индивида в средство достижения экономических целей коренится в 
особенностях капиталистического способа производства, при котором накопление 
капитала стало единственной целью экономической деятельности. Работают ради 
прибылей, но полученные прибыли не расходуются, а снова вкладываются в 
производство в виде нового капитала; этот возросший капитал приносит новые 
прибыли, которые вновь вкладываются в производство, и т.д. Разумеется, всегда 
были капиталисты, которые тратили деньги на роскошь, "проматывали" свои прибыли,
 но классические представители капитализма наслаждались работой, а не 
расточительством. Этот принцип накопления капитала - вместо его использования в 
потребительских целях - явился предпосылкой грандиозных достижений современной 
промышленной системы. Без такого аскетического отношения к жизни, без 
стремления вложить плоды своего труда в развитие производительных сил 
экономической системы наш прогресс в овладении силами природы был бы невозможен.
 Именно этот рост производительных сил общества позволяет нам - впервые в 
истории - представить себе такое будущее, в котором прекратится непрерывная 
борьба за удовлетворение самых насущных материальных нужд. Таким образом, 
принцип работы ради накопления капитала объективно сыграл громадную 
положительную роль в развитии человечества. Но субъективно он заставил человека 
работать ради внеличностных целей, превратил его в слугу сооруженной им самим 
машины и тем самым усилил в нем чувство личной ничтожности и бессилия. 
До сих пор мы говорили о тех индивидах в современном обществе, которые имели 
капитал и могли превращать его, свои прибыли в новые капиталовложения. 
Независимо от того, какими они были капиталистами - крупными или мелкими,- их 
жизнь была посвящена выполнению их экономической функции, умножению капитала. 
Ну, а что с теми, у кого капитала не было, кто должен был зарабатывать себе на 
жизнь, продавая свой труд? Психологический эффект их экономического положения 
был, по существу, таким же. Во-первых, их наемный труд означает, что они 
зависят от законов рынка, подъемов и спадов производства, эффективности 
технологических усовершенствований в руках их нанимателя. Наниматель 
непосредственно манипулировал наемными работниками и олицетворял для них высшую 
власть, которой им приходилось подчиняться. Особенно это относится к положению 
рабочих до и в течение XIX века. С тех пор профсоюзное движение дало рабочим 
определенную силу и тем изменило прежнее положение, при котором они были лишь 
объектом манипуляций. 
Но кроме этой прямой и личной зависимости рабочего от нанимателя, существует и 
другая: рабочий, как и все общество, был охвачен тем же духом аскетизма и 
подчинения надличностным целям, который характерен, как мы видели, для 
владельцев капитала. Это неудивительно: в любом обществе дух культуры в целом 
определяется духом господствующих в этом обществе групп. Отчасти это происходит 
потому, что эти группы контролируют систему воспитания, школу, церковь, прессу, 
театр и таким образом имеют возможность внушать свои идеи всему населению; но, 
кроме того, эти властвующие группы обладают и таким престижем, что низшие 
классы более чем готовы принять их ценности, подражать им, психологически 
отождествлять себя с ними. 
До сих пор мы утверждали, что капиталистический способ производства превратил 
человека в инструмент для достижения надличностных экономических целей и усилил 
тот дух аскетизма, индивидуальной ничтожности, который был подготовлен 
Реформацией. Этот тезис, однако, противоречит тому факту, что современный 
человек, очевидно, побуждается к деятельности отнюдь не аскетизмом и не 
жертвенностью, а, напротив, крайним эгоизмом и своекорыстием. Как же совместить 
тот объективный факт, что он превратился в слугу чуждых ему целей, с его 
субъективной уверенностью, будто им движет собственный интерес? Как примирить 
дух протестантства, внушаемое им подчеркнутое самоотречение, с современной 
доктриной эгоизма, которая провозглашает, говоря словами Макиавелли, что эгоизм 
является мощнейшей движущей силой человеческого поведения, что стремление к 
личной выгоде сильнее любых моральных соображений, что человек скорее готов 
потерять родного отца, чем наследство? Быть может, это противоречие можно 
объяснить, предположив, что настойчивое самоотречение было всего лишь 
идеологической ширмой, а под ней прятался эгоизм, который нужно было скрыть? 
Такое предположение может оказаться в какой-то мере справедливым, но мы не 
считаем, что это полный ответ. Чтобы указать, где, по-видимому, скрывается 
разгадка, нам придется вникнуть в психологические тонкости проблемы эгоизма (1).
 
Мышление Лютера и Кальвина - как и мышление Канта и Фрейда - основано на 
предположении, что эгоизм и любовь к себе - это понятия идентичные. Любить 
другого - добродетель, любить себя - грех; и вообще любовь к другим и любовь к 
себе друг друга исключают. 
С точки зрения теории здесь допускается ошибка в понимании природы любви. 
Любовь не создае