и последующим упадочным настроением. Весьма вероятно, что эта
так называемая эпилепсия была лишь симптомом его невроза, который в таком
случае следует определить как истероэпилепсию, то есть, как тяжелую
истерию. Утверждать это с полной уверенностью нельзя по двум причинам:
во-первых, потому что даты анамнезических припадков так называемой
эпилепсии Достоевского недостаточны и ненадежны, а, во-вторых, потому что
понимание связанных с эпилептоидными припадками болезненных состояний
остается неясным.

Перейдем ко второму пункту. Излишне повторять всю патологию эпилепсии - это
не привело бы ни к чему окончательному, - но одно можно сказать: снова и
снова присутствует, как кажущееся клиническое целое, извечный morbus sacer,
страшная болезнь со своими не поддающимися учету, на первый взгляд
неспровоцированными, судорожными припадками, изменением характера в сторону
раздражительности и агрессивности и с прогрессирующим снижением всех
духовных деятельностей. Однако эта картина, с какой бы стороны мы ее ни
рассматривали, расплывается в нечто неопределенное. Припадки, проявляющиеся
резко, с прикусыванием, усиливающиеся до опасного для жизни status
epilepticus, приводящего к тяжкому самокалечению, могут все же в некоторых
случаях не достигать такой силы, ослабляясь до кратких состояний абсанса,
до быстро проходящих головокружений, и могут также сменяться краткими
периодами, когда больной совершает чуждые его природе поступки, как бы
находясь во власти бессознательного. Обуславливаясь, в общем, как бы
странно это ни казалось, чисто телесными причинами, эти состояния могут
первоначально возникать по причинам чисто душевным ,(испуг) или могут в
дальнейшем находиться в зависимости от душевных волнений. Как ни характерно
для огромного большинства случаев интеллектуальное снижение, но известен,
по крайней мере, один случай, когда этот недуг не нарушил высшей
интеллектуальной деятельности ,(Гельмгольц). (Другие случаи, в отношении
которых утверждалось то же самое, ненадежны или подлежат сомнению, как и
случай самого Достоевского). Лица, страдающие эпилепсией, могут производить
впечатление тупости, недоразвитости, так как эта болезнь часто сопряжена с
ярко выраженным идиотизмом и крупнейшими мозговыми дефектами, не являясь,
конечно, обязательной составной частью картины болезни; но эти припадки со
всеми своими видоизменениями бывают и у других лиц, у лиц с полным душевным
развитием и скорее со сверхобычная, в большинстве случаев, недостаточно
управляемой ими аффективностью. Неудивительно, что при таких
обстоятельствах невозможно установить совокупность клиническою аффекта
"эпилепсии". То, что проявляется в однородности указанных симптомов,
требует, по-видимому, функционального понимания: как если бы механизм
анормального высвобождения первичных позывов был подготовлен органически,
механизм, который используется при наличии весьма разных условий - как при
нарушении мозговой деятельности при тяжком заболевании тканей или
токсическом заболевании, так и при недостаточном контроле душевной
экономии, кризисном функционировании душевной энергии. За этим разделением
на два вида мы чувствуем ндентичность механизма, лежащего в основе
высвобождения первичных позывов. Этот механизм недалек и от сексуальных
процессов, порождаемых в своей основе токсически; уже древнейшие врачи
называли коитус малой эпилепсией и видели в половом акте смягчение и
адаптацию высвобождения эпилептического отвода раздражения.

"Эпилептическая реакция", каковым именем можно назвать все это вместе
взятое, несомненно также поступает и в распоряжение невроза, сущность
которого в том, чтобы ликвидировать соматически массы раздражения, с
которыми невроз не может справиться психически. Эпилептический припадок
становится, таким образом, симптомом истерии и ею адаптируется и
видоизменяется, подобно тому, как это происходит при нормальном течении
сексуального процесса.. Таким образом, мы с полным правом различаем
органическую и аффективную эпилепсию. Практическое значение этого
следующее: страдающий первой - поражен болезнью мозга, страдающий второй -
невротик. В первом случае душевная жизнь подвержена нарушению извне, во
втором случае нарушение является выражением самой душевной жизни.

Весьма вероятно, что эпилепсия Достоевского относится ко второму виду.
Точно доказать это нельзя, так как в таком случае нужно было бы включить в
целокупность его душевной жизни начало припадков и последующие
видоизменения этих припадков, а для этого у нас недостаточно данных.
Описания самих припадков ничего не дают, сведения о соотношениях между
припадками и переживаниями неполны и часто противоречивы. Всего вероятнее
предположение, что припадки начались у Достоевского уже в детстве, что они
вначале характеризовались более слабыми симптомами и только после
потрясшего его переживания на восемнадцатом году жизни - убийства отца -
приняли форму эпилепсии'. Было бы весьма уместно, если бы оправдалось то,
что они полностью прекратились во время отбывания им каторги в Сибири, но
этому противоречат другие указания. Очевидная связь между отцеубийством в
"Братьях Карамазовых" и судьбой отца Достоевского бросилась в глаза не
одному биографу Достоевского и послужила им указанием на "известное
современное психологическое направление". Психоанализ, так как
подразумевается именно он, склонен видеть в этом событии тягчайшую травму -
ив реакции Достоевского на это - ключевой пункт его невроза. Если я начну
обосновывать эту установку психоаналитически, опасаюсь, что окажусь
непонятным для вс