ем, 
то есть желанием, которое стремится к своему исполнению, так как до сих пор мы 
не видели никакого другого психического раздражения, нарушающего сон. И здесь 
сновидение является результатом компромисса. Спишь, но переживаешь устранение 
желания; удовлетворяешь желание и продолжаешь спать. И то и другое отчасти 
осуществляется, отчасти нет.

8. Вспомните, как мы пытались однажды найти путь к пониманию сновидений исходя 
из очень понят– 
[145]
ных образований фантазии, так называемых «снов наяву». Эти сны наяву 
действительно являются исполнением желаний, честолюбивых и эротических, которые 
нам хорошо известны, но они мысленные, и хотя живо представляются, но никогда 
не переживаются галлюцинаторно. Таким образом, из двух характерных черт 
сновидения здесь остается менее достоверная, в то время как вторая, зависящая 
от состояния сна и не реализуемая в бодрствовании, совершенно отпадает. И в 
языке есть также намек на то, что исполнение желания является основной 
характерной чертой сновидения. Между прочим, если переживание в сновидении 
является только превращенным представлением, т. е. «ночным сном наяву», 
возможным благодаря состоянию сна, то мы уже понимаем, что процесс образования 
сновидения может устранить ночное раздражение и принести удовлетворение, потому 
что и сны наяву являются деятельностью, связанной с удовлетворением, и ведь 
только из-за этого им и отдаются.

Не только это, но и другие общеупотребительные выражения имеют тот же смысл. 
Известные поговорки утверждают: свинье снится желудь, гусю – кукуруза; или 
спрашивают: что видит во сне курица? Просо. Поговорка идет, следовательно, 
дальше, чем мы, – от ребенка к животному – и утверждает, что содержание сна 
является удовлетворением потребности. Многие выражения, по-видимому, 
подтверждают это, например: «прекрасно, как во сне», «этого и во сне не 
увидишь», «я бы не мог себе это представить даже в самом необычайном сне». 
Употребление в языке таких выражений, очевидно, говорит в нашу пользу. Правда, 
есть страшные сновидения и сновидения с неприятным или безразличным содержанием,
 но их словоупотребление и не коснулось. Хотя мы и гово– 
[146]
рим о «дурных» снах, но для нашего языка сновидение все равно остается только 
исполнением желания. Нет ни одной поговорки, которая бы утверждала, что свинья 
или гусь видели во сне, как их закалывают.

Конечно, немыслимо, чтобы столь характерная черта сновидения, выражающаяся в 
исполнении желания, не была бы замечена авторами, писавшими о сновидениях. Это 
происходило очень часто, но ни одному из них не пришло в голову признать ее 
общей характерной чертой и считать это ключевым моментом в объяснении 
сновидений. Мы можем себе хорошо представить, что их могло от этого удерживать, 
и еще коснемся этого вопроса.

Но посмотрите, сколько сведений мы получили из высоко оцененных нами детских 
сновидений и почти без труда. Функция сновидения как стража сна, его 
возникновение из двух конкурирующих тенденций, из которых одна остается 
постоянной – желание сна, а другая стремится удовлетворить психическое 
раздражение; доказательство, что сновидение является осмысленным психическим 
актом; обе его характерные черты: исполнение желания и галлюцинаторное 
переживание. И при этом мы почти забыли, что занимаемся психоанализом. Кроме 
связи с ошибочными действиями в нашей работе не было ничего специфического. 
Любой психолог, ничего не знающий об исходных предположениях психоанализа, мог 
бы дать это объяснение детских сновидений. Почему же никто этого не 
сделал?
Если бы все сновидения были такими же, как детские, то проблема была бы решена, 
наша задача выполнена, и не нужно было бы расспрашивать видевшего сон, 
привлекать бессознательное и пользоваться свободной ассоциацией. Но в этом-то, 
очевидно, и состоит наша дальнейшая задача. Наш опыт уже не раз 
[147]
показывал, что характерные черты, которые считаются общими, подтверждаются 
затем только для определенного вида и числа сновидений. Речь, следовательно, 
идет о том, остаются ли в силе открытые благодаря детским сновидениям общие 
характерные черты, годятся ли они для тех неясных сновидений, явное содержание 
которых не обнаруживает отношения к какому-то оставшемуся желанию. Мы 
придерживаемся мнения, что эти другие сновидения претерпели глубокое искажение 
и поэтому о них нельзя судить сразу. Мы также предполагаем, что для их 
объяснения необходима психоаналитическая техника, которая не была нам нужна для 
понимания детских сновидений.

Имеется, впрочем, еще один класс неискаженных сновидений, в которых, как и в 
детских, легко узнать исполнение желания. Это те, которые вызываются в течение 
всей жизни императивными потребностями тела: голодом, жаждой, сексуальной 
потребностью, т. е. являются исполнением желаний как реакции на внутренние 
соматические раздражения. Так, я записал сновидение 19-месячной девочки, 
которое состояло из меню с прибавлением ее имени (Анна Ф., земляника, малина, 
яичница, каша). Сновидение явилось реакцией на день голодовки из-за 
расстройства пищеварения, вызванного как раз двумя упомянутыми ягодами. В то же 
время и бабушка, возраст которой вместе с возрастом внучки составил семьдесят 
лет, вследствие беспокойства из-за блуждающей почки должна была целый день 
голодать, и в ту же ночь ей снилось, что ее пригласили в гости и угощ