де «не будет ни одной неудовлетворенной потребности». 
За этим мнением Фрейда скрыта его трактовка потребностей как нескольких 
изначально заложенных в биологическом устройстве человека величин, тогда как 
марксизм исходит из положения, согласно которому сами потребности являются 
продуктом истории, изменяясь и обогащаясь с прогрессом культуры. Признавая 
критический дух марксизма и то, что для него опорой послужили принципы строгого 
научного знания, Фрейд в то же время усматривал в русском большевизме «зловещее 
подобие того, против чего марксизм борется», а именно «запрет на мышление», 
поскольку «критические исследования марксистской теории запрещены». Известно, с 
какой настойчивостью с первых же послереволюционных лет В. И. Ленин учил 
молодых марксистов мыслить самостоятельно, критически и всесторонне оценивать 
реальные социальные процессы, решительно перечеркивать свои прежние 
представления, когда они оказываются неадекватными новым запросам времени. 
Догматизм и «запрет на мышление» стали насаждаться во времена сталинщины, за 
которую исполненная критического духа философия Маркса ответственности не несет.
 Новый подход, адекватный принципам этой философии, утверждается ныне в 
советском обществе, где доминирующим становится новое, диалектическое мышление, 
которое не только не запрещает, но, напротив, требует самостоятельного, 
критического осмысления действительности, творческих инициатив, решительной 
борьбы с догматизмом. Размышляя о будущем человечества, Фрейд сопоставлял 
ситуацию в капиталистических странах («цивилизованных нациях») с «грандиозным 
экспериментом в России». Что касается первых, то они, писал Фрейд, ждут 
спасения в сохранении христианской религиозности. Но ведь религия, с его точки 
зрения, лишь иллюзия, невроз, «который каждый культурный человек должен был 
преодолеть на своем пути от детства к зрелости».

Что же касается «русского эксперимента», то он – по Фрейду – «выглядит все же 
предвестником лучшего будущего». Отступая от своей веры в неизменность 
человеческой природы, Фрейд завершал свою последнюю лекцию о психоанализе 
выражением надежды на то, что с увеличением власти человека над природой «новый 
общественный строй не только покончит с материальной нуждой масс, но и услышит 
культурные притязания отдельного человека». Сочетание справедливых социальных 
порядков с прогрессом науки и техники – таково условие расцвета личности, 
реализации ее притязаний как самого ценного и высшего творения культуры.


[453]
Боюсь, что мировоззрение (Weltanschauung) – специфически немецкое понятие, 
перевод которого на иностранные языки может быть затруднен. Если я и попытаюсь 
дать ему определение, оно, вероятно, покажется вам неуклюжим. Итак, я полагаю, 
что мировоззрение – это интеллектуальная конструкция, которая единообразно 
решает все проблемы нашего бытия, исходя из некоего высшего предположения, в 
которой в соответствии с этим ни один вопрос не остается открытым, а все, что 
вызывает наш интерес, занимает свое определенное место. Легко понять, что 
обладание таким мировоззрением принадлежит к идеальным желаниям людей. 
Полагаясь на него, можно надежно чувствовать себя в жизни, знать, к чему 
следует стремиться, как наиболее целесообразно распорядиться своими аффектами и 
интересами.

Если это является сутью мировоззрения, то ответ в отношении психоанализа ясен. 
Как специальная наука, как отрасль психологии – глубинной психологии, или 
психологии бессознательного – он совер– 
[454]
шенно не способен выработать собственное мировоззрение, он должен заимствовать 
его у науки. Но научное мировоззрение уже мало попадает под наше определение. 
Единообразие объяснения мира, правда, предполагается и им, но только как 
программа, выполнение которой отодвигается в будущее. В остальном же оно 
характеризуется негативными свойствами, ограниченностью познаваемого на данный 
момент и резким неприятием определенных, чуждых ему элементов. Оно утверждает, 
что нет никаких других источников познания мира, кроме интеллектуальной 
обработки тщательно проверенных наблюдений, т. е. того, что называется 
исследованием, и не существует никаких знаний, являющихся результатом 
откровения, интуиции или предвидения. Кажется, эта точка зрения была почти 
общепризнанной в предыдущие столетия. За нашим столетием оставалось право 
высокомерно возразить, что подобное мировоззрение столь же бедно, сколь и 
неутешительно, что оно не учитывает притя– [455] заний человеческого духа и 
потребностей человеческой души.

Это возражение можно опровергнуть без особых усилий. Оно совершенно беспочвенно,
 поскольку дух и душа суть такие же объекты научного исследования, как и 
какие-либо не присущие человеку вещи. Психоанализ имеет особое право сказать 
здесь слово в защиту научного мировоззрения, потому что его нельзя упрекнуть в 
том, что он пренебрегает душевным в картине мира. Его вклад в науку как раз и 
состоит в распространении исследования на область души. Во всяком случае, без 
такой психологии наука была бы весьма и весьма неполной. Но если включить в 
науку изучение интеллектуальных функций человека (и животных), то обнаружится, 
что общая установка науки останется прежней, не появится никаких новых 
источников знания или методов исследования. Таковыми были бы интуиция и 
предвидение, если бы они существовали, но их можно просто считать иллюзия– 
[456]
ми, исполнением желаний. Легко заметить также, что вышеуказанные требования к 
мировоззрению обоснованы лишь аффективно. Наука, признавая, что душевная жизнь 
человека выдвигает такие требования, готова проверять их источники, однако у 
нее нет ни малейшего основания считать их оправданными. Напротив, она видит 
себя призванной тщ