га. Недавно одна внушающая доверие дама, Дороти Берлингем, 
сообщила в своей работе «Анализ ребенка и мать» (1932) о наблюдениях, которые, 
если они подтвердятся, должны положить конец остаткам сомнений в реальности 
передачи мыслей. Использовав нередкую теперь ситуацию, когда мать и ребенок 
одновременно проходят аналитические занятия, она рассказала об одном из 
странных случаев, происшедших с ней: однажды на аналитическом занятии мать 
рассказала о золотой вещице, игравшей определенную роль в одной из ее детских 
сцен. Сразу после этого, когда она вернулась домой, ее маленький (около 10 лет) 
мальчик пришел к ней в комнату и принес ее золотую вещицу, которую она хранила 
для него. Она спросила его удивленно, откуда он ее взял. Он получил ее в 
подарок ко дню рождения, но день рождения был несколько месяцев тому назад, и 
не было никаких причин того, чтобы именно сейчас ребенок вспомнил об этой 
золотой вещице. Мать рассказала о случившемся женщине-аналитику и попросила ее 
узнать о причине его действия. Но анализ, прове– 
[332]
денный с ребенком, не дал никакого разъяснения, в тот день действие ворвалось в 
жизнь ребенка как инородное тело. Несколько недель спустя мать сидела за 
письменным столом, записывая рассказанное переживание, о чем ее попросили. Тут 
появился мальчик и попросил золотую вещицу обратно, чтобы взять ее с собой на 
аналитическую беседу и показать там. Анализ опять не дал никакого объяснения 
этому желанию.

Вот мы и вернулись снова к психоанализу, с которого начали.




[333]



ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ ЛЕКЦИЯ. Разделение психической 
личности

Уважаемые дамы и господа! Я знаю, что в своих взаимоотношениях с лицами или 
вещами вы сами определяете, что является исходным пунктом. Так было и с 
психоанализом: для развития, которое он получил, для отклика, который он нашел, 
было небезразлично, что начал он с работы над симптомом, самым чуждым для Я 
элементом, который имеется в душе. Симптом происходит от вытесненного, являясь 
одновременно его представителем перед Я, но вытесненное для Я – это чужая 
страна, внутренняя заграница, так же как реальность – разрешите такое необычное 
выражение – заграница внешняя. От симптома путь лежал к бессознательному, к 
жизни влечений, к сексуальности, и это было время, когда против психоанализа 
выдвигались глубокомысленные возражения, что человек – существо не только 
сексуальное, он знаком и с более благородными и более высокими порывами. Можно 
было бы добавить, что, вдохновленный сознанием этих высоких порывов, он нередко 
позволяет себе несуразные мысли и игнорирование фактов.

Вам лучше знать, что с самого начала у нас считалось: человек страдает от 
конфликта между требованиями жизни влечений и сопротивлением, которое 
[334]
поднимается в нем против них, и мы ни на миг не забывали об этой 
сопротивляющейся, отклоняющей, вытесняющей инстанции, которая, как мы полагали, 
обладает своими особыми силами, стремлениями Я, и которая совпадает с Я 
популярной психологии. Только ведь при всех трудных успехах научной работы и 
психоанализу не под силу было одновременно изучать все области и высказывать 
суждение сразу по всем проблемам. Наконец, дело дошло до того, что мы смогли 
направить свое внимание с вытесненного на вытесняющее и встали перед этим Я, 
казавшимся таким само собой разумеющимся, в твердой уверенности и здесь 
встретить вещи, к которым мы могли быть не подготовлены; однако было нелегко 
найти первый подход. Вот об этом-то я и хочу с вами сегодня 
побеседовать!
Предполагаю, однако, что это мое изложение психологии Я подействует на вас 
иначе, чем введение в психическую преисподнюю, которое ему предшествовало. 
Почему это так, с точностью сказать не могу. Как казалось мне сначала, вы 
подумаете, что ранее я сообщал вам факты, пусть даже непривычные и своеобразные,
 тогда как теперь вы услышите преимущественно мнения, т. е. умозрительные 
рассуждения. Но это не так; получше все взвесив, я должен сказать, что удельный 
вес мыслительной обработки фактического материала в нашей психологии Я 
ненамного больше, чем в психологии неврозов. Другие обоснования своего 
предположения я тоже вынужден был отбросить; теперь я считаю, что каким-то 
образом это кроется в характере самого материала и в непривычности нашего 
обращения с ним. Все же я не удивлюсь, если в своем суждении вы проявите еще 
больше сдержанности и осторожности, чем до сих пор.

Ситуация, в которой мы находимся в начале нашего исследования, сама должна 
указать нам путь.


[335]
Мы хотим сделать предметом этого исследования Я, наше наисобственнейшее Я. Но 
возможно ли это? Ведь Я является самым подлинным субъектом, как же оно может 
стать объектом? И все-таки, несомненно, это возможно. Я может взять себя в 
качество объекта, обращаться с собой, как с прочими объектами, наблюдать себя, 
критиковать и бог знает что еще с самим собой делать. При этом одна часть Я 
противопоставляет себя остальному Я. Итак, Я расчленимо, оно расчленяется в 
некоторых своих функциях, по крайней мере, на время. Части могут затем снова 
объединиться. Само по себе это не ново, возможно, непривычный взгляд на 
общеизвестные вещи. С другой стороны, нам знакома точка зрения, что патология 
своими преувеличениями и огрублениями может обратить наше внимание на 
нормальные отношения, которые без этого ускользнули бы от нас. Там, где она 
обнаруживает слом и срыв, в нормальном состоянии может иметь место расчленение. 
Если мы бросим кристалл на землю, он разо