о это характерные свойства, установки Я, 
которые пускаются в ход для борьбы с изменениями, к которым мы стремимся. При 
этом узнаешь, как образовались эти характерные свойства в связи с условиями 
[возникновения] невроза в виде реакции против их требований и узнаешь эти 
характерные особенности, которые иначе могут не проявиться или проявиться не в 
той мере и которые можно назвать латентными.


[63]
У вас не должно также складываться впечатления, что в появлении этих 
сопротивлений мы усматриваем непредвиденную опасность для аналитического 
влияния. Нет, мы знаем, что эти сопротивления должны появиться; мы только 
бываем недовольны, если вызываем их недостаточно ясно и не можем объяснить их 
больному. Наконец, мы понимаем, что преодоление этих сопротивлений является 
существенным достижением анализа и той части работы, которая только и дает нам 
уверенность, что мы чего-то добились у больного.

Прибавьте к этому, что больной пользуется всеми встречающимися во время лечения 
случайностями, чтобы помешать ему, любым отвлекающим от него событием, любым 
враждебным выпадом в адрес анализа со стороны авторитетного в его кругу 
человека, случайным или сопряженным с неврозом органическим заболеванием, что 
даже любое улучшение своего состояния он использует как повод для ослабления 
своего старания, и вы получите приблизительную и все еще не полную картину форм 
и средств сопротивления, в борьбе с которым проходит любой анализ. Я так 
подробно остановился на этом пункте, потому что должен вам сказать, что эти 
наши данные о сопротивлении невротиков устранению их симптомов легли в основу 
нашего динамического взгляда на невроз. Брейер и я сам сначала занимались 
психотерапией при помощи гипноза; первую пациентку Брейер всегда лечил в 
состоянии гипнотического внушения, в этом я вначале следовал ему. Сознаюсь, что 
тогда работа шла легче и приятнее, а также намного быстрее. Но результаты были 
непостоянны и сохранялись в течение непродолжительного времени, поэтому я в 
конце концов отказался от гипноза. И тогда я понял, что при использовании 
гипноза невозможно было понять динамику этих 
[64]
поражений. Это состояние как раз и не позволяло врачу заметить существование 
сопротивления. Оно отодвигало сопротивление на задний план, освобождало 
определенную область для аналитической работы и сосредоточивало его на границах 
этой области так, что оно становилось непреодолимым, подобно сомнению, 
возникающему при неврозе навязчивых состояний. Поэтому я имею право сказать, 
что подлинный психоанализ начался с отказа от помощи гипноза.

Но если вопрос о сопротивлении так значим, то не следует ли нам выразить 
осторожное сомнение: не слишком ли многое мы объясняем сопротивлением? Может 
быть, действительно есть случаи неврозов, при которых ассоциации не возникают 
по другим причинам, может быть, доводы против наших предпосылок действительно 
заслуживают содержательного обсуждения, и мы поступаем несправедливо, так 
равнодушно отодвигая в сторону интеллектуальную критику анализируемого как 
сопротивление. Да, уважаемые господа, но мы нелегко пришли к такому выводу. Мы 
имеем возможность наблюдать каждого такого критикующего пациента при появлении 
и после исчезновения сопротивления. В процессе лечения сопротивление постоянно 
меняет свою интенсивность; оно всегда растет, когда приближаешься к новой теме, 
достигает наибольшей силы на высоте ее разработки и снова снижается, когда тема 
исчерпана. Если не допустить особых технических ошибок, то можно никогда не 
иметь дела с полной мерой сопротивления, на которое способен пациент. Таким 
образом, мы могли убедиться, что один и тот же человек в продолжение анализа 
бесчисленное множество раз то оставляет свою критическую установку, то снова 
принимает ее. Если нам предстоит перевести в сознание новую и особенно 
мучительную для него часть бессознательного, 
[65]
то он становится до крайности критичным, если он раньше многое понимал и 
принимал, то теперь эти завоевания как будто бы исчезли; в своем стремлении к 
оппозиции во что бы то ни стало он может производить полное впечатление 
аффективно слабоумного. Если удалось помочь ему в преодолении этого нового 
сопротивления, то он снова обретает благоразумие и понимание. Его критика, 
следовательно, не является самостоятельной, внушающей уважение функцией, она 
находится в подчинении аффективных установок и управляется его сопротивлением. 
Если ему что-то не нравится, он может очень остроумно защищаться от этого и 
оказаться очень критичным; но если ему что-то выгодно, то он может, напротив, 
быть весьма легковерным. Может быть, мы все не намного лучше; анализируемый 
только потому так ясно обнаруживает эту зависимость интеллекта от аффективной 
жизни, что мы во время анализа доставляем ему так много огорчений.

Каким образом мы считаемся с тем фактом, что больной так энергично противится 
устранению своих симптомов и восстановлению нормального течения его душевных 
процессов? Мы говорим себе, что почувствовали здесь большие силы, оказывающие 
сопротивление изменению состояния; это, должно быть, те же силы, которые в свое 
время принудительно вызвали это состояние. При образовании симптомов 
происходило, должно быть, что-то такое, что мы, разгадывая симптомы, можем 
реконструировать по нашему опыту. Из наблюдения Брейера мы уже знаем, что 
предпосылкой для существования симптома является то, что какой-то душевный 
процесс не произошел до конца нормальным образом, так что он не мог стать 
сознательным. Симптом представляет собой замес