шает загадку склонности к самоубийству, которая
делает меланхолию таком интересной и таком опасной. В первичном состоянии,
из которого исходит жизнь влечений, мы открыли такую огромную
самовлюбленность "я" в страхе, возникающем при угрожающей жизни опасности,
мы видим освобождение такого громадного нарцистического количества либидо,
что мы не понимаем, как это "я" может пойти на самоуничтожение. Хотя мы уж
давно знали, что ни один невротик не испытывает стремления к самоубийству,
не исходя из импульса убить другого, обращенного на самого себя. Но все же
оставалось непонятным, благодаря игре каких сил такое намерение может
превратиться в поступок. Теперь анализ меланхолии показывает нам, что "я"
может себя убить только тогда, если благодаря обращению привязанности
объектам на себя, оно относится к себе самому как к объекту, если но может
направить против себя враждебность, относящуюся к объекту и заменяющую
первоначальную реакцию "я", к объектам вешнего мира... Таким образом, при
регрессии от нарцистического выбора объекта этот объект, хотя и был
устранен, он все же оказался могущественнее, чем само "я". В двух
противоположных положениях крайней влюбленности и самоубийства объект
совсем одолевает "я", хотя и совершенно различными путями. (...)

Меланхолия ставит нас еще перед другими вопросами, ответ на которые нам
отчасти неизвестен. В том, что через некоторый промежуток времени она
проходит, не оставив явных, грубых изменений, она сходится с печалью. В
случае печали мы нашли объяснение, что с течением времени лицо, погруженное
в печаль, вынуждено подчиниться необходимости подробного рассмотрения своих
отношений к реальности, и после этой работы "я" освобождает либидо от
своего объекта. Мы можем себе представить, что "я" во время меланхолии
занято такой же работой; здесь, как и в том случае, у нас нет понимания
процесса с экономической точки зрения. Бессонница при меланхолии показывает
неподатливость этого состояния, невозможность осуществить необходимое для
погружения в сон прекращение всех интересов. Меланхолический комплекс
действует, как открытая рана, привлекает к себе энергию всех
привязанностей... и опустошает "я" до полного обеднения. Он легко может
устоять против желания спать у "я". В регулярно наступающем к вечеру
облегчении состояния проявляется, вероятно, соматический момент,
недопускающий объяснения его психогенными мотивами. В связи с этим
возникает вопрос, не достаточно ли потери "я" безотносительно к объекту
(чисто нарцистическое огорчение "я"), чтобы вызвать картину меланхолии, не
могут ли некоторые формы этой болезни быть вызваны непосредственно
токсическим обеднением "я" либидо. Самая замечательная и больше всего
нуждающаяся в объяснении особенность меланхолии - это ее склонность
превращаться в симптоматически противоположное состояние мании. Как
известно, не всякая меланхолия подвержена этой участи. Некоторые случаи
протекают периодическими рецидивами, а в интервалах или не замечается
никакой мании, или только самая незначительная маниакальная окраска. В
других случаях наблюдается та правильная смена меланхолических и
маниакальных фаз, которая нашла свое выражение в установлении циклической
формы помешательства. Является искушение видеть в этих случаях исключения,
не допускающие психогенного понимания болезни, если бы психоаналитическая
работа не привела именно в большинстве этих заболеваний к психологическому
разъяснению болезни и терапевтическому успеху. Поэтому не только допустимо,
но даже необходимо распространить психоаналитическое объяснение меланхолии
также и на манию.

Я не могу обещать, что такая попытка окажется вполне удовлетворительной.
Пока она не идет дальше возможности первой ориентировки. Здесь у нас
имеются два исходных пункта: первый - психоаналитическое впечатление,
второй - можно прямо сказать - вообще опыт экономического подхода.
Впечатление, полученное уже многими психоаналитическими исследователями,
состоит в том, что мания имеет то же содержание, что и меланхолия, что обе
болезни борются с тем же самым "комплексом", который в меланхолия одержал
победу над "я", между тем как в мании "я" одолело этот комплекс или
отодвинуло его на задний план. Второй пункт представляет собой тот факт,
что все состояния радости, ликования, триумфа, являющиеся нормальным
прообразом мании, вызываются в экономическом отношении теми же причинами.
Тут дело идет о таком влиянии, благодаря которому большая, долго
поддерживаемая или ставшая привычной трата психической энергии становится в
конце концов излишней, благодаря чему ей можно дать самое разнообразное
применение, и открываются различные возможности ее израсходования:
например, если какой-нибудь бедняк, выиграв большую сумму денег, вдруг
освобождается от забот о насущном хлебе, если долгая мучительная борьба в
конце концов увенчивается успехом, если оказываешься в состоянии
освободиться от давящего принуждения или прекратить долго длящееся
притворство н т.п. Все такие положения отличаются повышенным настроением,
признаками радостного аффекта и повышенной готовностью ко всевозможным
действиям, совсем как при мании, и в полной противоположности к депрессии и
задержке при меланхолии. Можно иметь смелость сказать, что мания
представляет из себя не что иное, как подобный триумф; но только от "я"
опять-таки скрыто, что оно одолело и над чем празднует победу. Таким же
образом можно объяснить и относящееся к этому же разряду состояний
алкогольное опьянение, поскольку оно радостного характера. При нем,
вероятно, дело идет о прекращении траты