ствуют двоякого рода эмоциональные привязанности, из которых одна
привязанность -- к вождю -- кажется более определенной (по крайней мере, для
масс), чем другая привязанность, существующая между индивидами, входящими в
состав массы.
В морфологии масс еще многое не исследовано и не описано. Необходимо исходить 
из
того положения, что простое сборище людей не есть еще масса до тех пор, пока в
ней не создадутся эти привязанности, но нужно признать, что в любом 
человеческом
сборище очень легко возникает тенденция к созданию психологической массы.
Необходимо уделить внимание самым разнообразным более или менее постоянным
массам, составляющимся по своей воле; нужно изучить условия их возникновения и
их распада. Нас прежде всего интересует различие между массами, имеющими вождя,
и массами, не имеющими вождя. Не являются ли массы, имеющие вождя, более
первоначальными и более совершенными? Не может ли вождь заменяться иногда идеей,

чем-то абстрактным, к чему переходную ступень образуют уже религиозные массы с
их невидимым вождем? Не является ли заместителем вождя общая тенденция, желание,

в котором принимает участие масса? Эта абстрактная величина может опять-таки в
более или менее совершенной форме воплотиться в личность якобы вторичного вождя,

и из соотношения между идеей и вождем вытекает интересная разновидность. Вождь
или руководящая идея могут также стать, так сказать, негативны; ненависть 
против
определенного лица или института может действовать столь же объединяюще и
создавать такие же эмоциональные привязанности, как и положительные чувства.
Затем спрашивается также, действительно ли необходим вождь для сущности массы и
т. д.
Но все эти вопросы, отчасти затронутые и в литературе о массовой психологии, не
смогут отвлечь нашего внимания от основных психологических проблем,
представляющихся нам в структуре массы. Мы прежде всего обратимся к рассуждению,

которое приведет нас кратчайшим путем к доказательству того, что 
характеризующие
массу привязанности имеют либидинозное происхождение.
Вспомним о том, как люди вообще ведут себя в аффективном отношении друг к другу.

Согласно знаменитому сравнению Шопенгауэра относительно замерзающих дикобразов,
ни один человек не переносит слишком интимной близости другого.
"Холодной зимой общество дикобразов теснится близко друг к другу, чтобы 
защитить
себя от замерзания взаимной теплотой. Однако вскоре они чувствуют взаимные
уколы, заставляющие их отдалиться друг от друга. Когда же потребность в теплоте
опять приближает их друг к другу, тогда повторяется та же беда, так что они
мечутся между двумя этими невзгодами, пока не найдут умеренного расстояния,
которое они смогут перенести наилучшим образом" (Parerga und Paralipomena, II
Teil, XXXI, Gleichnisse und Parabeln).
Как утверждает психоанализ, каждая интимная эмоциональная связь между двумя
лицами, имеющая большую или меньшую длительность (брак, дружба, родительское и
детское чувство19) оставляет осадок противоположных враждебных чувств,
упраздняющийся лишь путем вытеснения. Более ясно обстоит дело в том случае,
когда обе стороны ссорятся между собой, когда каждый подчиненный ропщет против
своих начальников. То же самое происходит тогда, когда люди объединяются в
большем количестве. Каждый раз, когда две семьи роднятся благодаря браку, то
каждая из них считает, что она лучше и знатнее другой. Из двух расположенных по
соседству городов каждый является завистливым конкурентом другого, каждый 
кантон
смотрит презрительно на другой. Родственные племена недолюбливают друг друга,
южный немец не выносит северного немца, англичанин злобно говорит о шотландце,
испанец презирает португальца. А то, что резкие отличия рождают почти
непреодолимую неприязненность галла против германца, арийца против семита,
белого против чернокожего, это давно уже перестало удивлять нас.
Если враждебность направляется против любимого раньше лица, то мы называем это
явление амбивалентностью чувства и объясняем себе этот случай, вероятно, 
слишком
рациональным образом, а именно -- многочисленными поводами к столкновению
интересов, а эти поводы всегда имеют место в таких интимных отношениях.
В том случае, когда неприязненность и враждебность к чужим людям не
замаскированы, мы можем заметить выражение себялюбия, нарцисизма, стремящегося 
к
самоутверждению и ведущего себя таким образом, как будто существование отличий
от его индивидуальных особенностей приносит с собой критику этих отличий и
требование преобразовать их. Почему существует такая большая чувствительность в
отношении к этим деталям дифференцировки -- мы не знаем; но несомненно, что во
всем этом поведении человека дает знать о себе готовность к ненависти, к
агрессивности, происхождение которой неизвестно и которой можно приписать
элементарный характер.
В недавно (1920) вышедшей в свет книге "Jenseit des Lustprincips" я попытался
связать полярность любви и ненависти с предполагаемой противоположностью между
стремлением к жизни и к