(рецензия) не отметила этого характера
постановки. (Только Вл. Гиппиус — приложение к газ. «Дань»,
№ 111 — «Отклики», № 16, 1914, в статье «Шекспир и Россия» —
об этой прекрасной статье ниже — говорит: «В этом значении был
понят «Гамлет» театром Станиславского; какие бы возражения ни
делали против постановки, какие бы идейные натяжки в ней на
были допущены: в основании замысел был верный. Гамлет —
мистик...»). В частности, игра Качалова (которая вся была выдер-
жана на одной ноте безысходной скорби) удивительна, но это не
полное воплощение Гамлета и далеко не выдержанное. Распро-
страняться об этом здесь не место. И. А. Гончаров (приведено в
предисловии) говорит о невозможности вообще полного сцениче-
ского воплощения Гамлета — взгляд глубокий: можно сыграть
Лира, Отелло и т. д. «Сильному артисту есть возможность на-
строить себя на тот тон чувств и положений, которые в Лире и
Отелло идут ровным, цельным и нерушимым шагом... Не то в
Гамлете,— Гамлета сыграть нельзя, или надо им быть вполне
таким, каким он создан Шекспиром. Но можно более или менее
слабее или сильнее напоминать кое-что из него». Гончаров делает
удивительные замечания о Гамлете: «Гамлет — не типичная роль...
Свойство Гамлета — это неуловимые в обыкновенном, нормальном
состоянии души явления... Он, влекомый роковой силой, идет, по-
тому что должен идти, хотя лучше, как он сам говорит, хотел бы
умереть... Вся драма его в том, что он — человек, не машина...».
Здесь уже ясно, "что Гамлет — человек, необыкновенная общность
этого образа (не типичного именно) отмечена. (Это отмечает и
Белинский: «Гамлет! Понимаете ли вы значение этого слова? Оно
высоко и глубоко: Гамлет — это жизнь человеческая, это — я,
это— вы, это—каждый из нас»,-—и т. д.). К этим глубочайшим

 
536	Л. С. Выготский. Психология искусства
заметкам Гончарова прибавлю его слова из романа «Обрыв»:
«Гамлет и Офелия! — вдруг пришло ему в голову [Райскому по
поводу свидания с Козловой]... Над сравнением себя с Гамлетом
он не смеялся: «Всякий, казалось ему, бывает Гамлетом иногда».
Так называемая «воля» подшучивает над всеми! Нет воли у чело-
века,— говорил он,— а есть паралич воли: это к его услугам! А то,
что называют волей, эту мнимую силу, так она вовсе не в распо-
ряженип господина, «царя природы», а подлежит каким-то посто-
ронним законам и действует по ним, не спрашивая его согласия.
Она, как совесть, только и напоминает о себе, когда человек уже
сделал не то, что надо...» (ч. III, гл. XIII, с. 117). Свяжите это с
«его драма в том, что он человек — не машина» — и станет ясно
глубокое освещение трагического безволия, «автоматизма» датско-
го принца. Возвращаясь к вопросу об игре Гамлета, скажем еще:
не тот же ли взгляд Гончарова имел в виду Достоевский в мимо-
ходом оброненной фразе: «Видел я Росси в «Гамлете» и вывел
заключение, что вместо Гамлета я видел г-на Росси» (Дневник пи-
сателя, гл. III, 1877, март). (Иванов Р. М. Спектакль Эрнесто Рос-
си: «Из шекспировского Гамлета он (Росси) сделал итальянца...
Трагедию мысли превратил в драму чувства...») В пламенных
строках Белинского о Мочалове можно уловить, что Мочалов под-
линно удивительной силы достигал в Гамлете. Особенно удиви-
тельна его способность, говорящая о необыкновенном вдохновении
в игре, совершенно разно в течение нескольких спектаклей играть
(ср. после сцены представления). Но нельзя не отметить, что его
исполнение даже в передаче Белинского значительно превосходит
и, главное, уклоняется от толкования его. В его исполнении, не-
сомненно, было (из слов Белинского) глубокое и ужасное, чего
нет в толковании Белинского. Недаром Белинский упрекает его
за исполнение этого места: «The time...» (по Полевому: «Преступ-
ление...» в котором он, вслед за Гете, видит все, и, которое, по
его мнению, у Мочалова пропадало всегда: «с блудящим взором»,
«зловещее привидение», у него «все дышало такою скрытою, не-
видимой, но чувствуемой, как давление кошемара, силою, что
кровь леденела в жилах у зрителей...» — уже одни эти слова по-
казывают все: впечатление о Гамлете Белинского нельзя сравнить
с кошемаром; здесь ни при чем «кровь леденела...». Ап. Григорьев
(ibid.): «Ведь Гамлет, которого он [Мочалов] нам давал, радикаль-
но расходился хотя бы, например, с гетевским представлением о
Гамлете. Уныло зловещее, что есть в Гамлете,—явно пересилива-
ло все другие стороны характера, в иных порывах вредило даже
идее о бессилии воли, какую мы привыкли соединять с образом
Гамлета».
109 «...сердце бьется на пороге двойного бытия...».— Здесь и да-
лее перефразировано стихотворение Тютчева, пер