заражает нас каки-
ми-то чувствами и что оно основано на этом заражении.
«Вот на этой-то способности людей заражаться чувст-

 
302	Л. С. Выготский. Психология искусства
вами других людей и основана деятельность искусст-
ва,— говорит Толстой.— ...Чувства, самые разнообраз-
ные, очень сильные и очень слабые, очень значитель-
ные и очень ничтожные, очень дурные и очень хорошие,
если только они заражают читателя, зрителя, слушате-
ля, составляют предмет искусства» (106, с. 65).
Эта точка зрения сводит, таким образом искусство
к обыкновеннейшей эмоции и утверждает, что никакой
существенной разницы между обыкновенным чувством
и чувством, которое вызывает искусство, нет и что, сле-
довательно, искусство есть простой резонатор, усили-
тель и передаточный аппарат для заражения чувством.
Никакого специфического отличия у искусства нет, а
потому оценка искусства и должна исходить в данном
случае из того же самого критерия, из которого исхо-
дим мы, когда оцениваем всякое чувство. Искусство
может быть дурно и хорошо, если оно заражает нас
дурным или хорошим чувством; само по себе искусство
как таковое не дурно и не хорошо, это только язык
чувства, который приходится оценивать в зависимости
от того, что на нем скажешь. Отсюда совершенно есте-
ственно Толстой делал вывод, что искусство подлежит
оценке с общеморальной точки зрения, и расценивал
как высокое и хорошее то искусство, которое вызывало
его моральное одобрение, и возражал против того, ко-
торое заключало в себе предосудительные с его точки
зрения поступки. Многие критики сделали такие же вы-
воды из его теории и расценивали обычно произведение
искусства с точки зрения того явного содержания, кото-
рое в нем заложено, и если это содержание вызывало
их одобрение, они относились с похвалой к художнику,
и наоборот. Какова этика, такова и эстетика — вот ло-
зунг этой теории.
Ее глубочайшую неправильность обнаружил сам
Толстой, когда попытался быть последовательным в сво-
их собственных выводах. В виде иллюстрации своей
теории он сопоставляет два художественных впечатле-
ния: одно — которое произвело на него пение большого
хоровода баб, величавших вышедшую замуж его дочь,
и другое — которое осталось у него от игры прекрасно-
го музыканта, исполнившего сонату Бетховена, опус 101.
В пении баб выражалось такое определенное чувство
радости, бодрости и энергии, что оно невольно заразило

 
Психология искусства	303
самого Толстого, и он пошел к дому бодрый и веселый.
С этой точки зрения песня баб для него настоящее ис-
кусство, которое передает определенное и сильное чув-
ство, и так как второе впечатление решительно не со-
держало в себе такого явного выражения, то он готов
признать, что соната Бетховена только неудачная по-
пытка искусства, не содержащая никакого определен-
ного чувства и потому ничем не замечательная. Уже па
этом примере совершенно очевидно, до каких нелепых
выводов должен дойти автор, когда он в основу пони-
мания искусства положит критерий заразительности.
С этой точки зрения Бетховен не содержит никакого
определенного чувства, а пение баб элементарно и за-
разительно весело. Прав совершенно Евлахов, когда
говорит, что если это так, «то самым «настоящим», са-
мым «истинным» искусством нужно признать военную и
бальную музыку, так как та и другая заражают еще
более» (48, с. 439). И Толстой последователен: он дей-
ствительно наряду с народными песнями признает в
музыке лишь «марши и танцы разных композиторов» про-
изведениями, «приближающимися к требованиям все-
мирного искусства». «Если бы Толстой сказал, что весе-
лость баб привела его в хорошее настроение, то против
этого положения ничего нельзя было бы возразить»,—
справедливо замечает рецензент его статьи В. Г. Валь-
тер. «Это значило бы, что с помощью языка чувств, вы-
разившегося в пении баб (он мог бы выразиться и
просто в орании, и, вероятно, так и было), Толстой за-
разился их веселостью. Но при чем тут искусство? Тол-
стой не говорит, хорошо ли пели бабы, но неужели, если
бы они не пели, а просто