век, и поцелует Спящую Уродину 
как свою возлюбленную, и пробудит Ее от сна, если... -- обратите внимание, 
если! -- если она к тому времени не окаменеет!" Это ведь не детерминистское 
пророчество, а вероятностное! Понимаете? -- Умный Слономоська поискал и не 
нашел поддержки у слушателей. -- Ну как же... Приведу пример детерминистского 
суждения: бумага легче молотка. Теперь приведу пример вероятностного суждения: 
бумага легче молотка, если в нее не завернут булыжник! Она же просто окаменела..
. каменная баба скифская! -- И он заплясал на груде камней, а наплясавшись, 
подошел к Тридевятой Цаце и обнял ее, испытав тактильный обман. -- Вот видите, 
-- обратился он сугубо к Петропавлу, -- у меня только одна невеста. -- Тут он 
снова начал вычерчивать мелом какую-то схему -- на сей раз прямо на каменной 
спине Спящей Уродины, но Петропавла рядом уже не было.
Он вошел в широкий коридор, вырубленный Бон Жуаном на славу. По стенам коридора 
тянулась искусная резьба, колонны были тщательно отполированы. Тут и там у стен 
виднелись скамеечки, манившие отдохнуть. Но Петропавел шел быстро, почти не 
обращая на все это внимания. Когда коридор кончился, он ступил на небольшую 
зеленую лужайку.
Трава на ней становилась все реже и реже: вот уже начали мелькать паркетные 
плиточки... паркет. Кое-где на нем, правда, виднелись еще отдельные травинки, 
но исчезали и они.
"Неужели? -- Петропавел боялся даже подумать о доме, как боялся думать все 
время, пока пребывал в этой дикой, в этой нелепой местности, даже названия 
которой он так и не узнал! -- Неужели я... дома? Дома, где никто не будет 
больше терзать меня странными своими вопросами и смущать странными своими 
ответами, где никто больше не будет упрекать меня в недостатке каких-то никому 
не нужных качеств и считать отважным идиотом. Дома!.. Я забуду все это, как 
страшный сон, как наваждение, я выброшу это из головы!"
Он вернулся.
По знакомой комнате ходили родные люди. Они приводили помещение в порядок. 
Взрыв пирога с миной наделал дел, но уборка уже заканчивалась. Накрывали на 
стол: пора было ужинать. Он вернулся.
Часы на стене заиграли свою музыку.
-- Который час? -- спросили из соседней комнаты.
-- Девять, -- прозвучало в ответ. Он вернулся.
На кухне звенели чашки. Там смеялись, заканчивая приготовления к ужину. Кажется,
 чья-то шутка имела успех. Пахло ванилью, как в детстве.
Он вернулся.
Действия домашних были быстрыми, точными и уверенными. Изредка обменивались 
только самыми необходимыми словами -- такими же быстрыми, точными и уверенными.
...Он наклонился и сорвал у самых ног своих маленькую зеленую травинку -- 
последнюю память о ЧАЩЕ ВСЕГО. Огляделся: не видел ли кто. Никто не видел. Он 
повертел травинку в руках и поднял глаза.
-- Травинка, -- сказал он. -- Из ЧАЩИ ВСЕГО.
-- Ну что ты стоишь с ней? Выбрось и помоги расставить стулья по местам.
-- Травинка, -- повторил он, -- из ЧАЩИ ВСЕГО.
...И вдруг, прижав травинку эту к самому своему сердцу, он побежал...
Паркету не было конца, но первые растения уже пробивались, потом то тут, то там 
-- все реже и реже -- замелькали только отдельные паркетные плиточки -- и 
кончились.
Как далеко, оказывается, было до лужайки -- маленькой зеленой лужайки у входа 
под арку! Но вот и лужайка. Подозрительно гудят арочные своды: нужно спешить... 
Он помчался вперед по каменному коридору, мимо скамеечек и глянцевых коринфских 
колонн. Что-то обваливалось за его спиной -- обломок камня сильно ударил по 
ноге. В двух шагах от него упала колонна -- только бы успеть! Бон Жуан 
прекрасно умел любезничать, но инженерного расчета было в нем, пожалуй, 
маловато: коридор явно не был сработан на века... Рушились стены, камни 
заваливали проход, становившийся все более узким.
Не широкими, как в первый раз, но тесными -- ах, какими тесными! -- воротами 
приходилось проникать ему теперь в этот мир...
И рухнул коридор. Петропавел едва успел выскользнуть из совсем уже узкого 
прохода с противоположной стороны. Облегченно вздохнув и даже не обернувшись, 
он побежал по равнине. Его Большой Выбор был сделан, а обвал отрезал пути назад.
 Впрочем, что такое "вперед" и "назад", "вправо" и "влево", "вверх" и "вниз", 
он уже не понимал.
По	равнине	во	весь	опор	проскакал
Всадник-с-Двумя-Головами, на ходу обернувшись и приветливо помахав ему рукой. 
Петропавел улыбнулся в ответ, потом упал вперед и, соблюдая все заповеди 
Летучего Нидерландца, полетел невысоко над Землей...
Лирическое отступление
Я отступаю. После сумбурного выступления, решительного наступления, бескровного 
преступления и тихого исступления я отступаю. В отступлении моем нет ничего 
драматического: это лирическое отступление.
Я отступаю. Всегда, когда в литературе герой успевает выскочить из-под обломков,
 читатели запаздывают... Он возвращается к своей литературной действительности, 
а мы остаемся в реальной, которая тем и отличается от литературной, что среди 
всех предлагаемых ею исходов нет ни одного иррационального. В литературе же 
возможность для такого исхода есть у писателя на крайний случай всегда. И если 
в жизни, попав в тупик, мы можем выйти из него только ценой какой-нибудь 
серьезной потери, то в литературе всегда остается последний шанс -- на крыльях 
вылететь через печную трубу.
Может быть, это -- единственное, что следует знать, обращаясь к литературе. 
Знание такое, по всей вероятности, и определяет наше отношение к произведению 
как к не-жизни как к чему-то иному-- под