кружку сладкий нектар.
-- Выпьем за нашу победу в нечестном бою! -- крикнул он бодро и единым залпом 
осушил кружечку. Прочие облизнулись...
А Петропавел вдруг начал ощущать в себе сильные перемены. Глазом, из которого 
выпало бревно, он видел мир совсем не так, как прежде. Ничто в его знакомых уже 
не казалось ему странным: ни размалеванная пустота на лице Белого Безмозглого, 
ни колебания в возрасте у Старика-без-Глаза, ни даже постоянно-переменный рост 
Гуллипута, ни повадки Шармен... А вот что это за незнакомое лицо -- длинное и 
худое, похожее на лошадиную морду страшной доброты?
-- Разрешите представиться...-- начал Петропавел.
-- Представлялись уже,-- проворчал незнакомец. -- Раньше ты меня просто не 
видел: у тебя бревно в глазу было. Таинственный Остов.
Петропавел бросился к нему на шею, а тот, отстраняясь, ворчал:
-- Довольно... Ты же не Шармен, ей богу! Между тем все вокруг увлеклись уже 
общим делом, больше не обращая на Петропавла внимания. Они подвязывали к 
выпавшему из его глаза бревну толстые канаты, чтобы отнести это бревно в 
надлежащее место и там учредить, как понял Петропавел по отдельным возбужденным 
возгласам, "Мемориальный Музей Бревна, Убивавшего Муравья-разбойника". 
Петропавла насторожила форма причастия: это было причастие несовершенного вида.
-- Почему в названии вы употребляете причастие несовершенного вида? -- 
обратился он к суетившемуся поблизости Гному Небесному.
-- Потому что по отношению к несовершенным действиям употребляются глаголы и 
причастия несовершенного вида,-- ответил эрудированный Гном. -- А в данном 
случае никакого действия совершено не было.
-- Что значит -- не было, -- растерялся Петропавел, -- когда было? Я ведь убил 
Вашего Муравья-разбойника и спас вас от плена и гибели!
-- А ты всегда лезешь не в свое дело, мы уж к этому привыкли,-- походя отчитал 
его Гном Небесный.-- К счастью, здешние события не зависят от тебя, так что ты 
не убил, а убивал, не спас, а спасал... то есть события происходить-то 
происходили, да не произошли. Муравей-разбойник жив и, даст бог, здоров, наш 
священный ужас, как и водится, неизбывен,-- стало быть, ничто не изменилось! 
Правда, у тебя из глаза наконец выпало бревно, но это твои проблемы... А у нас, 
как говорится, и волки сыты, и овцы в теле.
-- Чему же вы все тогда радовались? -- спросил Петропавел.
-- Жизни...-- развел руками Гном Небесный. -- Вечной Жизни и... многообразию 
форм ее проявления. Не понимаю, что тебя тут смущает.
-- А зачем вам в таком случае мемориальный музей? Ведь мемориальный музей -- 
это увековечивание памяти о ком-то умершем... У вас же никто не умер!
-- Какой-какой музей? -- переспросил Гном Небесный. -- Произнеси-ка это слово 
по слогам!
-- Ме-мо-ри-аль-ный...
-- Мы такого музея не учреждаем. Мы учреждаем музей Мимо-реальный. У нас тут 
все мимо-реальное. И Гном Небесный стремглав полетел вслед за остальными, уже 
тащившими куда-то мимореальное бревно.
Петропавлу ничего не оставалось делать, как отправиться своей дорогой. Чтобы не 
думать о случившемся, он снова стал напевать, правда, теперь уже совсем 
безобидную песенку:
Жир был у бабушки -- смерть от глюкозы! Вот как, вот как -- смерть от глюкозы!
Он хотел задуматься над горькой судьбиной неизвестно откуда взявшейся в песне 
жирной бабушки, но не успел, потому что внезапно стемнело. Сделалось как-то 
жутковато, и, чтобы убедить себя в том, что бояться нечего, Петропавел громко 
крикнул в темноту:
-- Ау-у-у!
-- Уа-а-а! -- тут же раздался из сумерек детский плач.
Петропавел вздрогнул: детского плача он как-то совсем не ожидал. Не хватало 
только наткнуться на конверт с грудным младенцем! Он осторожно двинулся в 
направлении плача, внимательно глядя под ноги. Плач стих. Петропавел 
остановился: может быть, ребенок не один, может быть, он с матерью? Тогда глупо 
к нему идти. Не пойду.
-- Уа-а-а! -- снова донеслось спереди.
-- Это я зря, едва ли...-- громко сказал Петропавел себе и услышал ответ:
-- Слесаря вызывали? -- причем голос был хриплым.
Вопрос озадачил Петропавла. Не вполне понятно было, как мог оказаться ночью в 
поле слесарь и что с этим слесарем тут делать? Вероятно, к тому же у слесаря 
был ребенок: ведь Петропавел отчетливо слышал детский плач. А может быть, это 
не слесарев ребенок и слесарь просто украл у кого-нибудь ребенка?
-- Мы не вызывали слесаря! -- строго ответил Петропавел, нарочно употребив 
множественное число: для острастки, и еще более строго спросил:-- Слесарь, это 
Ваш ребенок или нет?
-- Дед! -- отозвался слесарь.
Петропавел не поверил слесарю. Можно, конечно, допустить, что он тут со своим 
ребенком и дедом, но плакал явно не дед, а ребенок!
-- Почему же у деда детский голосок? -- проницательно поинтересовался 
Петропавел.
-- Дед сам невысок! -- Кажется, слесарь был балагуром.
Тогда Петропавел, стараясь, чтобы голос его прозвучал особенно мужественно, 
решил все-таки внести ясность в положение дел.
-- Вот что, слесарь,-- сказал он.-- Все это очень странно. Почему Вы явились 
сюда с семьей? Может быть, Вы... кто-то другой, а не слесарь?
-- Дорогой, я не слесарь! -- ответил слесарь.
-- Вы надо мной издеваетесь?
-- Раздевайтесь!
Тут Петропавел несколько струхнул. Прозвучавший в темноте приказ напоминал 
начало разбойничьей сцены.
-- Вы, что же, серьезно? -- спросил Петропавел.
На сей раз ответ был уже и вовсе невразумительным:
-- Вы тоже Сережа.
Петропавел задумался, почему это он Сережа и кто тут еще Сережа, кроме не