е. -- И ответ на него есть -- 
даже несколько ответов! Например, такой... -- Белое Безмозглое опасно зевнуло, 
но все обошлось, -- дважды два четыре -- будет зеленая дудочка!
-- Или колбасная палочка! -- из могилы выпорхнул и, часто-часто махая 
маленькими сильными руками, устремился куда-то крохотный человечек.
-- Или колбасная палочка, помните это! -- согласилось Белое Безмозглое, а все, 
провожая улетавшего человечка взглядами, заволновались: "Летучий Нидерландец!.. 
Мы же забыли его там с Шармен! Бедняга!" -- По-видимому, они любили Летучего 
Нидерландца.
Над могилой появилась голова Шармен. Петропавел сорвался с места и пулей 
помчался вслед за летящим невысоко над землей Летучим Нидерландцем, чье 
общество все-таки устраивало его больше, чем общество Шармен. В голове его под 
управлением колбасной палочки звучала зеленая дудочка -- и что делать с ними, 
Петропавел не знал. А под аккомпанемент этой зеленой дудочки понеслась за ним 
странная песня, начатая Ой ли-Лукой ли и подхваченная всеми:
Спасибо нашей родине за Спящую Уродину!..
Лирическое преступление
Меня всегда ужасно занимало то место в "Золотом ключике", где Буратино 
протыкает носом нарисованный очаг. Будь я на месте Алексея Толстого -- чего, 
конечно же, быть не может, а все-таки! -- я бы уж побольше, чем он, накрутил 
вокруг этого нарисованного очага. Я бы населил открывшуюся за ним страну такими 
героями, о которых никто никогда не слышал, я бы поместил их в такую реальность,
 которая даже отдаленно не напоминает нашу!..
Есть такая новелла -- не помню, кто ее написал, может быть и я, -- про 
Художника, нарисовавшего весь мир. Вот эта новелла.
"Художник долго смотрел на яблоко и нарисовал его. Вместо одного яблока стало 
два. Художник перевел глаза на часы и нарисовал их. Вместо одних часов стало 
двое. Когда Художник нарисовал все, что было в доме, он вышел на улицу. Там он 
нарисовал улицу -- и вместо одной улицы стало две. Художник прожил долгую жизнь 
и успел нарисовать все, что было в мире. Так вместо одного мира стало два.
Люди не знали, что делать с этим вторым миром, и назвали его Искусство".
Второй мир. Искусство... Мир, существующий бок о бок с нашим, соприкасающийся с 
нашим, порожденный им. Яблоко от яблони, говорят, далеко не падает. Верно ли, 
что так? Наше яблоко далеко укатилось: в такие пределы, где его не узнают уже и 
гадают -- яблоко? мандарин? арбуз? дыня?..
И вроде бы, все знакомо, а незнакомо. И вроде бы, те же улицы, те же дома, да 
не те. И вроде бы, те же люди -- такие же, как мы с вами, ан -- нет. Что мы 
знаем о них? Да выходит, совсем мало. Настолько мало, что у каждого есть 
возможность представить их себе по-своему -- и не ошибиться... или ошибиться -- 
кто тут судья! И никогда не знать: ошиблись мы или нет, и никогда не узнать 
этого. Что же -- автор? Автор, вечно скрытный и лукавый, искоса поглядывает на 
нас: всяко, мол, бывает -- и так бывает, и эдак бывает. А бывает, что бывает 
сразу и так и эдак или не так и не эдак. Вот и пойми его поди!..
Да знает ли он сам-то, о чем пишет? Если же не знает -- зачем пишет? А мы зачем 
-- читаем?.. Может быть, неважно это: знает, не знает?! Одного не знает -- 
другое знает: большее. Что же большее, чем жизнь? Другие жизни! Те, о которых 
мы и представления не имеем -- вообще не подозреваем, что они есть. А они есть, 
эти возможные жизни, возможные миры. Они причудливы, они непонятны. Иногда нам 
кажется, что в них все так же, как у нас, иногда кажется, что не так. Но "не 
так" -- всегда, что бы нам ни казалось.
Об этом знал Александр Грин, придумавший странный мир и населивший его 
странными людьми. Зурбаган, Лисс... Ассоль, Грей... Нет таких городов и имен 
таких нет. Но что проку, если есть на карте города, описанные иным каким-нибудь 
писателем, и имена его героев мы встречаем на каждом шагу? Да никакого проку 
нет от этого, потому что все равно и города, и имена -- другие! И упаси вас бог 
задержаться в таком вот книжном городе дольше, чем позволил автор... С вами 
начнет твориться такое, чего никогда не могло бы твориться в реальном городе с 
тем же названием. Город запутает, обманет, одурманит вас, бросит на произвол 
судьбы и даже не вспомнит о том, что вы ходили по этим мостовым и глядели на 
эти здания. И жители города не смогут понять вас, станут глядеть странно и 
пройдут мимо, пожав плечами: "Да кто это? Разве мы были когда-нибудь знакомы?"
...В этом городе прекрасных миражей,
где действительность не знает, что ей делать,
было столько уже разных виражей
на мостах и мостовых заледенелых!
Появлялось божество из-за угла,
и два призрака владели нищей нишей,
и судьба моя меня подстерегла
львиной мордой, неожиданно возникшей...
Это было -- я не помню, на каких длинных улицах без всякого названья и в 
каких-то переулочках глухих, где встречались вы не с нами, мы не с вами, где к 
утру уже от жизни кочевой
и от жизни вообще -- такая жалость! -- вдруг совсем не оставалось ничего, 
сновиденья -- и того не оставалось!
Неважно, кто из нас написал это,-- важно другое: вы навсегда чужой в этом 
городе, и если даже будет вам предложено участвовать в чем-то, знайте: вас 
вовлекают в авантюру, сущности которой вы никогда не поймете, как не узнаете 
никогда, чем заняты одни герои, пока автор описывает других.
Нет более опасного заблуж