ышлял об этом, внесли пирог. С лицом у пирога все было нормально: открытое 
румяное лицо, хоть и не слишком запоминающееся. Зато вот середина пирога 
подозрительно выпячивалась -- и, когда над ней занесли довольно большой нож, 
Петропавел счел своим долгом напомнить:
-- Осторожно, там мина!
Однако, несмотря на предупреждение, нож был безрассудно вонзен в самую середину.
 Стоит ли удивляться, если тут же раздался очень впечатляющий взрыв и комната, 
где все это происходило, наполнилась сизым дымом? Дым рассеивался долго, но 
рассеялся весь -- и Петропавел успел увидеть, как через комнату пронесся на 
коне всадник, причем Петропавлу показалось, что у всадника этого больше чем 
одна голова. Сколько именно голов у него, определить было трудно: здесь 
Петропавел мог и ошибиться, но готов был подтвердить под присягой, по крайней 
мере, то, что какое-то недоразумение в верхней части тела у всадника имелось. 
Это производило нехорошее сильное впечатление. Петропавел ринулся было вслед, 
но поймал себя на мысли, что это глупо -- кидаться вдогонку за всадником, не 
имея коня, и вернулся на прежнее место, которое оказалось занятым. На этом 
месте ярко одетая девушка обнимала и целовала человека, годившегося ей в отцы, 
деды и прадеды, одновременно рассказывая ему о том, как сильно она его любит, и 
о том, что это у нее впервые в жизни. Петропавел очень смутился, застав такой 
нежный и ответственный момент отношений двух незнакомых людей. Он сделал шаг 
назад и попытался даже произнести какие-нибудь извинения, но не успел, потому 
что ярко одетая девушка внезапно перестала обнимать и целовать возлюбленного и, 
прыжком переместившись к Петропавлу, принялась обнимать и целовать его. Объятия 
и поцелуи перемежались со словами:
-- О любовь моя, я так долго ждала тебя! Я полюбила тебя сразу -- сильно и 
страстно: это у меня впервые в жизни!
Все произошло так быстро, что Петропавел даже не успел опознать секунду назад 
уже слышанный им текст: перед его глазами моталась красная роза -- голова пошла 
кругом и, кажется, начала побаливать. В мгновение ока зацелованный весь, он 
почувствовал сильную слабость и с трудом выдохнул:
-- Разве мы знакомы?
-- Мы созданы друг для друга! -- горячо воскликнула девушка и сопроводила 
восклицание объятием, похожим на членовредительство. Петропавел ойкнул, а 
мучительница продолжала: -- Хочешь взять мою жизнь -- так на же, бери ее, она 
твоя! Для чего она мне теперь, когда я встретила тебя, о моя жизнь!
Петропавлу не требовалась предложенная ему жизнь, тем более что его собственная,
 кажется, была в опасности, но он ничего не ответил, сомлев от очередного 
объятия и окончательно утратив способность соображать.
Когда на время угасшее сознание вернулось, тем, о ком сразу вспомнил Петропавел,
 был человек, годившийся девушке в отцы, деды и прадеды. Все еще осыпаемый 
поцелуями, Петропавел уцепился за первую попавшуюся мысль о нем -- мысль была 
такая: "Сейчас он зарежет меня". Сосредоточиться даже на этой простой мысли 
оказалось невозможно: роза продолжала мотаться перед глазами и сбивала с толку. 
Впрочем, Петропавел исхитрился-таки искоса взглянуть на прежнего возлюбленного 
девушки, которого ожидал увидеть с ножом в руке. Однако тот блаженно улыбался и 
с удовольствием крестился, глядя на них. Похоже, он был страшно рад избавлению. 
"Меня не зарежут", -- с грустью понял Петропавел: значит, рассчитывать на 
постороннюю помощь не приходилось. Надо было самому позаботиться о себе. Но не 
тут-то было: руки и ноги отказывались служить ему. Единственное, что удалось, 
-- это избавиться от розы: Петропавел изловчился и вырвал ее из замысловатой 
прически мучительницы. Отбросив цветок подальше, он покорился судьбе и 
беспокойно ожидал смерти. О пощаде, видимо, не могло быть и речи.
За короткое время Петропавла истрепали всего -- и он почти не услышал 
спасительных слов, внезапно произнесенных девушкой.
-- Не люблю тебя больше! -- воскликнула она и с воплем "О любовь моя!" 
устремилась в сторону. Перед глазами Петропавла на мгновение мелькнули уже 
знакомый ему всадник и вспрыгнувшая в занятое седло красавица. "Я так долго 
ждала тебя! Я полюбила тебя сразу -- сильно и стра..." -- донеслось до него 
издалека. Петропавел вздрогнул и забился в тревожном и кошмарном сне. Сон 
отличался от яви только невообразимым количеством роз, украшавших волосы 
незнакомки, -- и Петропавел все вырывал и вырывал их из замысловатой прически...

-- Не спи, свихнешься, -- услышал он сквозь ужас сна голос человека и 
почувствовал, как что-то упало на лицо. Петропавел усилием воли прекратил 
сновидение с розами.
-- Кто это был? -- спросил он. Перед ним сидел прежний возлюбленный девушки и 
ел рыбу.
-- Это? -- человек беспечно бросил в Петропавла еще одну рыбью кость. -- Это 
Шармен была. Испанка, знаете ли... У любви, как у пташки, крылья, и все такое 
прочее... Рыбы хотите? Петропавел отрицательно помотал головой:
-- А чего она такая... эта Шармен? Налетела, как буря...
-- Полюбила, -- развел руками человек, -- что ж тут поделаешь? Со всяким бывает.
 -- Он вытер рот краем плаща и отчитался: -- Рыбы больше нет. Осталось куста 
четыре в кусках.
-- А Вы кто? -- спросил Петропавел, не вполне понимая слова незнакомца и 
подозрительно его разглядывая. Тот был одет исключительно старомодно: 
широкополая шляпа, плащ до земли, под плащом -- жабо со всеми делами, потом 
ботфорты, шпоры...
-- Бон Жуан, -- отрекомендовались в ответ.
-- Дон Жуан? -- переспросил Петропавел.
-- Бон! Бон Жуан, я ведь ясно сказал. Дон Жуан -- он противный очень, бабник и 
так далее. Я про него такое знаю: шесто