ы. Мой учитель, Вильгельм Райх, указывал на то, что для 
Фрейда “ид” было ящиком Пандоры, в котором хранились негативные чувства. Каждый 
терапевт, работающий с пациентами в аналитическом направлении, может 
подтвердить, что бессознательное действительно изобилует негативными и 
враждебными импульсами. Если мы не можем выйти за пределы этого негативного 
слоя, тогда нам придется согласиться с Фрейдом, что единственным решением будет 
сделать эти импульсы осознанными и подвергнуть их сознательному контролю. 
Недостаток психоаналитического метода заключается в том, что он никогда не 
заходит достаточно глубоко. Он оперирует с умом, игнорируя при этом сердце и 
тело. Начав с предпосылки, что на “ид” нельзя полагаться, он заканчивает 
утверждением: “Где было ид, там будет эго”. Приняв такое предубеждение против 
иррационального, психоанализ не мог прийти ни к какому другому выводу, кроме 
того, что ребенок есть аморальное, порочное и извращенное существо, которое 
нужно перевоспитать в существо культурное.
Если рациональность имеет положительную ценность, то к иррациональному должно 
относиться все негативное. Если рассуждение и логика являются высшими видами 
жизнедеятельности, тогда эмоциональная отзывчивость — низшей. Если умственное 
функционирование — более высокий уровень существования, то функционирование 
тела — более низкий. Эти суждения свойственны не только психоанализу, они 
пронизывают всю западную культуру. Простой пример покажет вам, насколько 
распространены эти явления. Ребенок говорит своей матери: “Я не хочу есть 
овощи”. Некоторые мамы будут просто настаивать на том, чтобы он съел их, но 
большинство ответит вопросом: “Почему ты их не хочешь есть?” Если ребенок 
ответит: “Мне просто не хочется есть их”, то это может быть встречено 
требованием: “Назови причину”. Кажется, что нам постоянно требуются причины, 
чтобы оправдать то или иное поведение. Однако чувства нельзя выразить лишь 
одними причинами, поэтому они не могут служить достаточными объяснениями для 
чьих-либо действий. Но поскольку чувство является мотивацией для действия, мы 
постоянно вынуждены оправдывать наши чувства, что в действительности означает 
оправдание нашего права быть. Получается так, что причине отводится более 
важное значение, чем чувству.
Предубеждение Фрейда против иррационального (разрешите мне называть это 
иррациональным, чтобы убрать негативную оценку) особенно сильно проявилось в 
его анализе религии. В своей работе “Будущее одной иллюзии” Фрейд подверг 
нападению обоснованность религиозных убеждений. Поскольку он был 
мыслителем-логиком, ему не составляло труда показать, что у определенных 
религиозных догм отсутствует объективное основание. По его наблюдениям, 
“бессчетное количество людей мучились этими же самыми сомнениями” /22/, которые,
 как он считал, они не смели выразить из-за страха или подавляли их, потому что 
положение их обязывало к этому. Но Фрейд не принимает во внимание тот аспект 
веры, который является состоянием чувства. Человек, обладающий верой, не 
подвергает сомнению ее основы, ибо он знает, что, если бы он подверг ее 
критическому изучению своего интеллекта, он бы неизбежно потерял ее. То же 
самое можно сказать о любом чувстве. Вы можете хоть до смерти анализировать 
любое чувство, но, делая это, закончите тем, что потеряете его, так же как и 
жизнь, наполненную смыслом.
Признавая, что психоанализ внес важный вклад в наше понимание человека, мы 
также должны признать, что он имел некоторые отрицательные последствия на его 
состояние. Так, он способствовал увеличению раскола между эго и телом или между 
культурой и природой, уделяя чрезмерное значение противопоставлению этих 
полярных аспектов жизни и игнорируя единство, лежащее в их основе. Уделяя также 
почти исключительное внимание психическим процессам, он этим самым 
недооценивает роль соматических факторов в эмоциональных расстройствах. Таким 
образом, психоанализ способствовал возникновению иллюзии, что мозг является 
архиважным аспектом человеческого функционирования. На практике это приводит к 
концентрации и к зацикленности на словах, на психических образах и к 
определенному отрицанию невербальных средств выражения. Таким образом, все это 
заканчивается созданием интеллектуализированной системы, которая потеряла свою 
важную связь с животной сущностью человека.
Я не ставлю своей целью подвергать нападкам обоснованность психоанализа, каждая 
обоснованная концепция может быть неправильно использована, и Фрейд вряд ли бы 
одобрил неверное использование его метода, описанного выше. Я хочу сказать лишь 
то, что у психоанализа очень сильное предубеждение против чувств, против тела и 
против концепции веры. Предубеждение Фрейда против веры становится понятным, 
если его рассматривать в свете неверного использования веры религией как 
организацией. Точно так же, как Фрейд в ответ на религиозные утверждения взывал 
к разуму, так и религия-организация в ответ на открытия психоанализа взывала к 
вере. Концепция веры может с легкостью выродиться в темный, запутанный 
мистицизм, который разрушит ее подлинную сущность и ценность. Поскольку люди 
отчаянно нуждаются в вере, их легко можно убедить отказаться от своей 
индивидуальности, предложив им взамен набор убеждений во имя веры.
В конечном счете Фрейд возлагает свое доверие на науку. Он пишет: “Мы верим, 
что наука способна обнаружить нечто в реальности нашего мира, при помощи чего 
мы сможем увеличить наше могущество и в соответствии с чем мы сможем 
упорядочить нашу жизнь” /23/. Затем Фрейд задается вопросом, не может ли это 
убеждение быть в свою очередь также иллюзией, и тотчас же на него отвечает, что 
достижения науки показывают, что нет. Я согласен, это не иллюзия. Наука 
действительно дает нам власть и обеспечивает прописными истинами, помогающими 
упорядочить нашу жизнь. Однако я хочу спросить, действительно ли концепции и 
могущество, которые дает наука, способствуют счастью и благосостоянию человека?
Не нужно отстаивать позицию либо религиозных, либо научных взглядов.