|
ечи кажутся более
расслабленными и свободными, то же самое могу сказать о мышцах таза, спины и
даже об икрах ног. Кажется, что мое тело раздирается муками конфликта, подобно
тому, который был между Люцифером и Гавриилом. Я стону от ужаса и одновременно
от сладостного удовольствия, смутно ощущая какие-то потоки внутри своего тела,
но еще более смутно — непонятный страх”. Вплоть до этого упоминания о своем
страхе Джоан никогда не ощущала, что была напугана. Ее страх, как и гнев, был
сильно подавлен; но оба эти чувства нужно было вызвать и выразить, прежде чем
она могла поправиться. Мы не привыкли думать, что человек в депрессии может
быть напуган. Он очень редко проявляет какие-либо признаки такого состояния.
Страх очень эффективно сдерживается ролью, которую принимает на себя пациент.
Разве может статуя чего-то бояться? Она ведь сама никому не угрожает. Но когда
роль рушится и потребность в ней исчезает, человек впадает в сильнейшую
депрессию, не в силах осознать свой страх. Каждый, кто принимал ту или иную
позу, был чрезвычайно напуган, когда сталкивался со своей подлинной самостью,
своей эмоциональной самостью. В этом и заключается функция терапии — сделать
этот страх осознанным, чтобы его можно было понять и высвободить.
Некий намек на скрытый в душе Джоан страх поступил из ее сна. Вот что она
вспомнила: “Я проснулась, вся встревоженная, с каким-то гнетущим чувством. Это
был очень живой сон, и мне хотелось поскорее забыть его”. Вот как она его
описала: “Кто-то сейчас будет мучить ребенка (я чувствую, что ребенок — это я,
но он одет как мой младший брат). Чтобы спасти его, я краду его и спасаюсь
бегством на машине с каким-то мужчиной. Сырая, темная ночь. Мы сворачиваем в
какую-то лесистую местность, незнакомую, но в чем-то напоминающую места моего
детства. Ребенок теперь в безопасности, но нас продолжают преследовать. Наши
преследователи видят нас. Я иду за моим спутником в дом без дверей, забираюсь
под стол, чтобы меня не нашли, и сижу там, глядя на дверь.
Преследователи сначала проходят мимо, но потом возвращаются в дом и находят нас.
Пока ничего страшного они с нами не делают. Нас заставляют сесть за стол, а
сами в это время отдыхают, едят и пьют. Кажется, я сильно напугана, но надеюсь,
что они не сделают мне больно. Наконец они закончили. Один из них приближается
ко мне и говорит: “Сейчас ты лишишься своей функции” (этот человек, по ее
словам, очень похож на меня). “Он немного сочувствует, но в то же время
остается непреклонным и беспощадным. Один из его сообщников протягивает мне
какое-то месиво, от которого меня тошнит, и предлагает это выпить. Это,
очевидно, является орудием их пытки. Я проснулась в три часа утра”.
С этим сном у нее возникла следующая ассоциация: “Моя бабушка рассердилась на
меня, за то что я подло вела себя по отношению к своему младшему брату. Сцена
из сна напоминает мне сервированный стол, я, маленькая девочка, прячусь под ним,
боясь наказания”. Этот сон сочетает в себе детские страхи и ее невыраженный
страх перед терапией.
Детский страх в нашем случае — это страх наказания за то, что она обижала
своего младшего брата. Наказание принимает форму принуждения выпить
“тошнотворный напиток”, под которым можно подразумевать проглоченное унижение
или который можно соотнести с ситуацией, когда ребенка заставляют съесть что-то
против его воли, что является оскорблением его личности. Позу статуи с намеком
на превосходство можно рассматривать как компенсацию этих чувств унижения. Или
как форму самонаказания за подлость по отношению к брату. Много лет тому назад
детей часто заставляли стоять неподвижно в углу классной комнаты в наказание за
нарушение. Поведение, которое проявлялось в образе статуи, также является
защитой от каких-либо негативных качеств личности. Статуя не может совершить
что-то дурное. Если же отбросить эту позу, то все эти низкие качества могут
выйти наружу. Поэтому Джоан боялась, что терапевтический процесс окажет на нее
разрушительное воздействие. Именно это означала реплика одного из мучителей в
ее сне: “Сейчас ты лишишься своей функции”. Потеря защитной функции, которая
выражалась в ее телесной позе, открыла бы доступ ко всем плохим качествам и
подвергло бы ее истязанию.
Фритц Перлз, основатель гештальттерапии, говорит нам, что все образы и
персонажи наших снов — это мы сами. С точки зрения этой теории, Джоан сама
истязала себя во сне, наказывая себя таким образом за нехорошие поступки. Сон
показывает степень ее вины.
Джоан снились и другие сны, где ее пытали, что указывает на сильнейшее
состояние страха, в котором она находилась.
“Высокий человек держит меня с другой женщиной в каком-то подземелье. Она почти
обезумела от боли и страха. Наконец нас привели в другую камеру: в ней грязь и
каменные стены. Наш охранник садится, ему подают напиток. Я знаю, что, когда он
напьется, он будет мучить нас. Он приказывает другой женщине, молодой и
красивой, съехать с горки из грязи — это такая форма пытки. Ей очень плохо, она,
будучи не в состоянии сопротивляться, идет к горке, съезжает по грязи, исчезая
где-то там внизу. Я в это время забираюсь на более отдаленное место, усаживаюсь
там и украдкой наблюдаю за нашим мучителем. Он не заметил моих передвижений.
Когда я проходила мимо него, он показал на горку и улыбнулся по-садистски. “Это
я наказал ее немного”, — сказал он. Оставшись, к своему удивлению, незамеченной,
я смогла продвинуться дальше и, постоянно испытывая страх, убежала, с
легкостью спустившись вниз по темному, грязному и каменистому ландшафту”.
Мучитель, о котором рассказала мне Джоан, был многообразной фигурой. Но она
сама сказала: “Все три фигуры из моего сна — это я сама”. Какой же аспект ее
личности представляет каждый из этих людей? Ее мучитель — лицо мужского пола,
поэтому я бы идентифицировал его с ее отцом и рассматривал бы его как
представляющего эго Джоан. Другая женщина напомнила мне ее мать, которая много
болела и умерла. Больная женщина из сна также в конце исчезает. Поэтому я бы
соотнес этот образ с ее телом. Джоан удается бежать, но на самом деле спасается
только ее душа. Она, покинув свое тело, вынужде
|
|